• 50 самых великих исполнителей нашей планеты • 
по версии журнала «Rolling Stone»
Данный форум открыт для просмотра ГОСТЯМ. Открыта возможность править в сообщениях модераторам. Полностью открытый для просмотра форум.

    50 самых великих исполнителей нашей планеты

Сообщение Разместил Kadet 11 мар 2010, 12:54

50 величайших исполнителей всех времён по версии журнала «Rolling Stone»

1-10 The Beatles (1) • Боб Дилан (2) • Элвис Пресли (3) • The Rolling Stones (4) • Чак Берри (5) • Джими Хендрикс (6) • Джеймс Браун (7) • Литл Ричард (8) • Арета Франклин (9) • Рэй Чарльз (10)

11-10 Боб Марли (11) • The Beach Boys (12) • Бадди Холли (13) • Led Zeppelin (14) • Стиви Уандер (15) • Сэм Кук (16) • Мадди Уотерс (17) • Марвин Гэй (18) • The Velvet Underground (19) • Бо Диддли (20)

21-10 Отис Реддинг (21) • U2 (22) • Брюс Спрингстин (23) • Джерри Ли Льюис (24) • Фэтс Домино (25) • The Ramones (26) • Nirvana (27) • Принс (28) • The Who (29) • The Clash (30)

31-10 Джонни Кэш (31) • Smokey Robinson & The Miracles (32) • The Everly Brothers (33) • Нил Янг (34) • Майкл Джексон (35) • Мадонна (36) • Рой Орбисон (37) • Джон Леннон (38) • Дэвид Боуи (39) • Simon and Garfunkel (40)

41-50 The Doors (41) • Ван Моррисон (42) • Sly & the Family Stone (43) • Public Enemy (44) • The Byrds (45) • Дженис Джоплин (46) • Патти Смит (47) • Run-D.M.C. (48) • Элтон Джон (49) • The Band (50)

Аватар пользователя
Kadet
Доцент форума
Доцент форума 
*

  50 самых великих исполнителей нашей планеты

Сообщение Разместил Александр Лешванов 29 июн 2015, 06:10

ВАНДА ЛАНДОВСКА /1879-1959/

Имя Ванды Ландовской было овеяно легендами еще при жизни. Она стояла у самых истоков возрождения старинной музыки и клавесина.
«Чем больше я живу произведением и проникаюсь его смыслом, тем больше новых красот я в нем открываю, — писала Ландовска. — Затем я развиваю и углубляю мою интерпретацию. Я чувствую, как погружаюсь в эти всепоглощающие волны, как они уносят меня. Главное значение имеет не успешное исполнение пьесы, но та страстная и упорная борьба, настойчивость перед лицом каждой трудности, которая всегда приносит обновленную радость».
Ванда Ландовска родилась в Варшаве 5 июля 1879 года. Музыкой она начала заниматься уже с четырехлетнего возраста. «Моим первым учителем, — вспоминала Ландовска, — был добродушный молодой человек. Он разрешал мне бегло просматривать музыку, которая доставляла мне удовольствие. Но что меня действительно восхищало и очаровывало — так это музыка старых времен. Дома, в Варшаве, жизнь в 80-е годы протекала спокойно и скромно. Но однажды будничная монотонность была нарушена анонсом о приезде пианистки, ученицы Листа…
Она сразу, не объявив названия, начала играть пьесу, которую я не знала. Ее ритм и мелодический рисунок поразили меня. Благородство мелодии напомнило мне какой-то известный танец… Закончив, исполнительница встала и объявила: „Это — 'Тамбурин' Рамо“. С тех пор я всегда играю этот „Тамбурин“. Я вспоминаю то наслаждение, которое я испытала, впервые услышав его много лет назад».
То была знаменитая Софи Монтер — любимая ученица Листа, которая с успехом гастролировала в то время во многих странах Европы.
Довольно скоро девочка уже начала брать уроки у известных варшавских музыкантов Яна Клечиньского и Александра Михаловского. В семнадцать лет Ванда едет в Берлин, где начинает заниматься композицией и контрапунктом у Генриха Урбана, а также берет уроки фортепиано у Морица Мошковского и некоторых других музыкантов. Именно в Берлине Ландовска впервые услышала «Рождественскую ораторию» Баха, которая произвела на нее неизгладимое впечатление.
В 1900 году Ландовска поселилась в Париже. Этот первый парижский период ее жизни длился до 1913 года. За несколько лет клавесинистка приобрела авторитет в парижских музыкальных кругах. Альберт Швейцер, автор книги о Бахе 1905 года, высоко оценил искусство Ванды: «Кто раз слышал, как Ванда Ландовска играет Итальянский концерт (Баха. — Прим. авт.) на чудесном плейелевском клавесине, украшающем ее музыкальную комнату, тому трудно представить себе, что его можно сыграть и на современном рояле».
Клавесин, упомянутый Швейцером, изготовила по заказу Ландовской крупнейшая парижская фабрика музыкальных инструментов «Плейель». Но первые инструменты клавесинистку не удовлетворили.
«Для того чтобы выбрать наилучшее сочетание регистров и наиболее удобно расположить их, — пишет А. Майкапар, — В. Ландовска вместе с техническим руководителем фирмы „Плейель“ посетила один из крупнейших европейских музеев музыкальных инструментов в Кельне. Изготовление нового инструмента заняло несколько лет: только в 1912 году Ландовска продемонстрировала новый большой концертный клавесин на баховском фестивале в Бреслау (ныне Вроцлав, Польша).
В отличие от первого клавесина новый инструмент имел так называемый шестнадцатифутовый регистр, то есть ряд струн, настроенных на октаву ниже обычного. На крышке нового инструмента помещена была табличка с надписью: „Нижний регистр, так называемый шестнадцатифутовый, был добавлен в клавесинах 'Плейель' начиная с 1912 года по просьбе и согласно советам Ванды Ландовской“».
Звучание этого замечательного инструмента впоследствии было зафиксировано на многих грампластинках Ландовской, в частности на нем целиком записан «Хорошо темперированный клавир Баха».
В те годы концертная деятельность Ландовской приобретает все более широкий размах. Молодая пианистка и клавесинистка совершает ряд успешных турне по странам Европы. Трижды она побывала в России — в 1907, 1909 и 1913 годах. После первых гастролей А. Оссовский писал: «Артистка с головы до ног, художница, прямо влюбленная в красоту былого искусства и умеющая заражать этой любовью всякого чуткого слушателя. Для этого ей дан природой темперамент проповедника…»
В свой первый приезд в Россию клавесинистка посетила в Ясной Поляне Л.Н. Толстого. Секретарь Толстого Н. Гусев записал в дневнике 23 декабря 1907 года: «Играет Ванда Ландовска на привезенном с собой инструменте — клавесине и на фортепиано. Из всего, что она играла, Льву Николаевичу более всего понравились старинные французские народные танцы и восточные народные песни (…). Уходя спать, Лев Николаевич на прощанье сказал Ландовской (по-французски): „Я вас благодарю не только за удовольствие, которое мне доставила ваша музыка, но и за подтверждение моих взглядов на искусство“. Игра Ландовской с технической стороны безукоризненна».
Значительнейшим событием для Ландовской стал выход в 1909 году книги «Старинная музыка», написанной ею вместе с мужем Анри Лью. Д. Ресто свидетельствует, что книга «произвела подлинную сенсацию в музыкальном мире».
После того как в 1909 году директором Высшей музыкальной школы в Берлине стал Герман Кречмар, он обратился к Ландовской с предложением организовать в школе класс старинной музыки и клавесина. Артистка с радостью приняла предложение, и в 1913 году класс был открыт. Но начавшаяся вскоре Первая мировая война не позволила развернуться ей на новом поприще.
Сразу после войны Ландовска возвращается в столицу Франции и принимает приглашение вести класс фортепиано в Высшей музыкальной школе. А в 1925 году клавесинистка открывает свою Школу старинной музыки, где со временем воспитает многих отличных исполнителей. Вместе с тем Ландовска не перестает концертировать. Так Ландовска часто и с большим успехом исполняет произведения Моцарта, создавая собственные каденции ко многим его фортепианным концертам. Важным событием в жизни Ландовской явилась встреча в 1922 году во время гастролей в Испании с выдающимся испанским композитором Мануэлем де Фальей.
Проявив большой интерес к звучанию клавесина, Фалья ввел его в свою партитуру. На премьере оперы 25 июня 1923 года партию клавесина исполнила, конечно, Ландовска. Еще через три года этот композитор написал концерт для клавесина и камерного ансамбля, посвященный Ландовской, которая и стала его первой исполнительницей 5 ноября 1926 года в зале Барселонского общества камерной музыки. В следующем году Ландовска с огромным успехом исполнила этот концерт в Париже, а затем в Бостоне и Нью-Йорке и в Филадельфии.
После М. де Фальи и другие композиторы стали писать произведения для клавесина. Так искусство Ландовской вдохновило на создание клавесинного концерта одного из крупнейших французских композиторов XX столетия Ф. Пуленка. Он вспоминал: «…Я встретился с Вандой Ландовской. Она исполняла клавесинную партию в „Балаганчике“ де Фальи. Это был первый случай введения клавесина в современный оркестр. Я был очарован и произведением, и Вандой. „Напишите концерт для меня“, — сказала она.
Я обещал ей попытаться. Моя неожиданная встреча с Ландовской оказалась значительнейшим событием в моей творческой карьере».
Пуленк подарил в 1929 году Ландовской «Пасторальный концерт» для клавесина с оркестром. В том же году Ландовска сыграла его в Париже с оркестром под управлением П. Мойте.
В 1930-е годы Ландовска опубликовала много специальных статей в различных журналах, а также много сил отдавала педагогической деятельности. Среди ее учеников можно назвать выдающихся клавесинистов — Ральфа Керкпатрика, Эту Харрик-Шнейдер.
Однако, как и прежде, клавесинистка главное внимание уделяла исполнительской деятельности, пик которой приходится на начало Второй мировой войны. Но победная поступь фашизма по Европе заставила Ландовску покинуть Париж.
В феврале 1942 года состоялся первый концерт клавесинистки в Нью-Йорке. Как обычно перед своими концертами, Ландовска, следуя установленной ею традиции, опубликовала в нью-йоркских газетах специальные статьи, посвященные исполняемой музыке.
Крупным художественным достижением Ландовской в 1950-е годы явилась запись «Хорошо темперированного клавира» — одного из любимых ее композиторов Баха.
Ванда Ландовска: «Оскар Би написал однажды: „Ландовска играет старинных мастеров так, словно Бетховена никогда не существовало“.
Подобное свидетельство почтения всегда мне льстило, но я никогда не принимала его слишком всерьез. Меня раздражает, когда я слышу: „Если бы Бах или Моцарт могли слышать вас, как они были бы счастливы!“ Тут же вспоминается, как Шопен однажды спросил Листа, только что сыгравшего одни из шопеновских ноктюрнов: „Чья эта пьеса?“
Ни разу в ходе работы я не говорила себе: „Это должно было в то время звучать так-то“.
Почему? Да потому, что я уверена: то, что я делаю в области красочности, регистровки и т. д., очень далеко от исторической правды. Пуристам, твердящим мне: „Это делалось таким-то образом, вы должны с этим считаться“ и т. д., я отвечаю: „Оставьте меня в покое. Критикуйте сколько вам угодно, но не кричите. Мне нужны покой, тишина и лишь те зерна иронии и скепсиса, которые необходимы для научного исследования, как соль для пищи“.
Я никогда не старалась буквально воспроизвести то, что делали старые мастера. Я изучаю, я скрупулезно исследую, я люблю, и я воссоздаю.
Средства не имеют значения. Вслед за иезуитами я повторяю: „Результат оправдывает средства“. Когда я вырабатываю, например, регистров-ку, то ищу ту, что кажется мне логичной, красивой и наиболее полно выявляющей баховскую просодию путем смены регистров в должных местах. Я сознаю, что расположение регистров на клавесинах баховского времени некоторым образом отличалось от их диспозиции на моем „Плейеле“. Но меня мало беспокоит, если для того, чтобы добиться желаемого эффекта, я использую не точно те же средства, которые были в распоряжении Баха».
Запись «Хорошо темперированного клавира» Баха стала одной из последних работ выдающейся клавесинистки. Ванда Ландовска скончалась 16 августа 1959 года.
И сегодня, по прошествии нескольких десятков лет, ни один исследователь проблем интерпретации клавесинной музыки не может пройти мимо работ Ландовской, ни один исполнитель не обойдет вниманием записи ее исполнения.

Аватар пользователя
Александр Лешванов
(можно Николаич)
(можно Николаич) 
*
Google Chrome 31.0.165 Google Chrome 31.0.165
Windows XP Windows XP

  50 самых великих исполнителей нашей планеты

Сообщение Разместил Александр Лешванов 29 июн 2015, 06:10

НИКОЛАЙ КАРЛОВИЧ МЕТНЕР /1880-1951/

Метнер необычное явление в русской музыке, не имеющее связи ни с ее прошлым, ни с настоящим. Художник самобытной индивидуальности, замечательный композитор, пианист и педагог, Метнер не примыкал ни к одному из музыкальных стилей, характерных для первой половины XX века.
Николай Карлович Метнер родился в Москве 5 января 1880 года, в семье, богатой художественными традициями: мать происходила из знаменитого музыкального рода Гедике. Один брат — Эмилий был философом, литератором, музыкальным критиком, а другой — Александр — скрипачом и дирижером.
Федор Карлович Гедике — брат Александры Карловны подготовил Метнера к поступлению в Московскую консерваторию. Здесь на младшем отделении Николай учился у А.И. Галли, а, перейдя на старшее, — занимался у П.А Пабста, ученика Листа. Пабст был прекрасным музыкантом и выдающимся пианистом. С его внезапной смертью эти занятия оборвались, и последние три консерваторских года Метнер учился у В.И. Сафонова.
Окончив в 1900 году Московскую консерваторию по специальности фортепиано с Малой золотой медалью, Метнер вскоре обратил на себя внимание как талантливый, технически сильный пианист и интересный, вдумчивый музыкант.
Устное предание сохранило два рассказа, характеризующиеисполнительское искусство Николая Карловича уже в это время. Сам Сафонов заявил однажды, что Метнеру за его игру следовало бы присудить Бриллиантовую медаль, если бы таковые существовали. Выступление Метнера на открытом консерваторском ученическом вечере произвело также большое впечатление на знаменитого пианиста Иосифа Гофмана, который восхитился не только игрой, но и огромной выдержкой, волевой собранностью юного артиста, исполнившего, что называется, «с налета» «Исламея» Балакирева.
Скоро наряду с концертами Рахманинова и Скрябина авторские концерты Метнера явились событиями музыкальной жизни как в России, так и за рубежом Писательница М. Шагинян вспоминала, что эти вечера были для слушателей праздникомМетнеровский пианизм при всем своем техническом совершенстве и звуковом мастерстве не отличался особым виртуозным блеском. До отъезда за границу, когда условия жизни заставили его расширить концертную деятельность, Метнер выступал редко, рассматривая эти свои выступления как своего рода отчеты перед публикой в новых творческих достижениях.
Метнер не любил выступать в больших помещениях перед многочисленной публикой, предпочитая концертные залы камерного типа. Тяготение к камерности, интимности было вообще характерно для Метнера. В ответном письме брату Эмилию он писал:
«Если мое искусство „интимно“, как ты часто говоришь, то этому так и быть надо! Искусство зарождается всегда интимно, и если ему суждено возродиться, то оно должноснова стать интимным… Напоминать об этом людям я и считаю своей обязанностью. И в этом я тверд и железен, как и полагается быть сыну века.»
Сафонов прочил своему ученику блестящую пианистическую карьеру, от которой, однако, Николай Карлович временно отклонился, предпочтя заняться композицией.
Будучи сам выдающимся пианистом, он полнее и ярче всего проявил себя в области фортепианной музыки. Из шестидесяти одного опубликованного им опуса почти две трети написаны для фортепиано.
В 1909–1910 годах Метнер был профессором Московской консерватории по классу фортепиано. В 1911 году он ушел из консерватории, некоторое время жил в селе Траханееве, в имении друзей. Там композитор нашел необходимое уединение. Однако в 1913 году ему пришлось снова вернуться в Москву. Того требовали и работа в Российском музыкальном издательстве, и необходимые для семейного бюджета частные уроки Метнер с женой и старшим братом Эмилием поселился в Саввинском переулке на Девичьем поле, тогда московской окраине. С 1915 по 1919 год Метнер опять преподавал в консерватории.
Среди его учеников — многие известные впоследствии музыканты А. Шацкес, Н. Штембер, Б. Хайкин. Советами Метнера пользовались В. Софроницкий, Л. Оборин.
А композитору было что сказать своим ученикам. Ведь Метнер был величайшим мастером владения средствами полифонии. Целью его стремлений было «слияние контрапунктического стиля с гармоническим», высшим образцом которого находил он творчество Моцарта.
Внешняя чувственная сторона звучания, звуковая краска как таковая мало интересовала Метнера. Для него главным в музыке являлась логика выражения мысли.
Как пишет П.И. Васильев: «Подобно Шопену, Метнер органически связан с фортепиано. Из него извлекал он свои особые, „метнеровские“ мелодии и гармонии.
В фортепианной клавиатуре, знакомой ему с шестилетнего возраста, композитор услыхал новые сочетания звуков и расширил возможности инструмента, вдохнув в него оркестровую мощь и красочность.
Помимо творческого дара Метнер, как уже было отмечено выше, обладал еще исключительным исполнительским талантом. Все свои сочинения он замечательно интерпретировал, воссоздавая каждый раз перед слушателями вновь свои творческие замыслы, осуществленные в сонатах, сказках и концертах, восстанавливая их первичные образы. Его игра отличалась предельной и, я бы сказал, вдохновенной точностью звукового рисунка. Все элементы музыкальной ткани: мелодия, гармония, ритм, динамика, в соотношении и выявлении частей сочинения, — все вместе образовывало согласно звучащий строй, имя которому — музыка.
Не случайно Метнер однажды сказал: „Красота — всегда точность“. В изложении своих сочинений и при их исполнении он был, повторяю, точен. Это как будто простое и будничное слово. Однако оно таит в себе весьма объемное, многозначащее содержание, имеющее непосредственное отношение к красоте. В беседах Метнер неоднократно обращал внимание своих учеников на то, что „фортепианная игра одним своим концом упирается в цирк“. То есть пианист, подобно цирковым артистам, в. совершенстве владеющий своим телом, должен в совершенстве управлять и распоряжаться движениями своих пальцев и рук. Они должны безотказно повиноваться исполнительской воле художника. Метнер говорил, что „недостаточно иметь фортепианную технику“, что нужно приобретать „умение владеть ею при всевозможных обстоятельствах“, что „в этом умении кроется весь смысл техники“.
Само слово „техника“, в применении к фортепианной игре, он очень не любил, считая, что оно совсем не объясняет и не выражает того сложного психологического процесса, который лежит в основе игры на фортепиано».
В 1919 году Метнер потерял московскую квартиру и, следовательно, возможность работать в Москве, вынужденно жил в дачном поселке. К этому времени распалась дотоле сплоченная семья Метнеров: умерли мать и отец, на фронте погиб старший брат (Карл), другой (Эмилий) в 1914 году перебрался в Германию, а после начала войны был интернирован в Швейцарию.
Не имея работы, постоянного жилья, лишившись близких, Метнер решил в 1921 году уехать в Германию. В сезон 1921–1922 годов он дал три концерта (в Берлине и Лейпциге), а в следующем сезоне выступил в Польше (в Варшаве и Лодзи). В программы концертов входили в основном сочинения самого пианиста, кроме того, он несколько раз сыграл Четвертый фортепианный концерт Бетховена.
В 1924 году, после посещения Швейцарии и Италии, Метнеры осели во Франции, в местечке Эрки в Бретани. Оттуда композитор выехал на концерты в США. Этим первым турне он обязан заботам Рахманинова. По соглашению с фирмой «Стейнвей» Николай Карлович должен был играть с лучшими симфоническими оркестрами в разных городах.
В поездке он выступал с необычной для него интенсивностью: с конца октября 1924 года до середины марта 1925 года он дал 17 концертов. В сольных программах, кроме своих сочинений, Метнер играл сонаты Скарлатти и Бетховена, Фантазию Шопена, пьесы Листа, а также выступал с певицей, исполнявшей его романсы и песни. Эта поездка позволила обеспечить семью. Вернувшись во Францию, Метнеры поселились в местечке Фонтен-д'Иветт в 30 километрах от Парижа.
Рахманинов несмотря на свои проблемы постоянно заботился о Метнере. Он постарался вдохнуть былую веру в старого друга и сумел с присущим ему тактом поддержать Николая Карловича материально.
Метнеры жили по соседству в Монморанси. В Клерфонтэне впервые прозвучал посвященный Рахманинову Второй концерт Метнера для фортепиано. Аккомпанировал Юлий Конюс. Всех слушавших взволновала великолепная темпераментная токката.
В феврале 1927 года композитор поехал на концерты в Россию. Его выступления в Москве, Ленинграде, Одессе, Киеве, Харькове доставили радость не только слушателям, но и самому концертанту. Он уезжал из России с надеждой вскоре вернуться обратно и показать здесь сочинения последних лет. Однако помешали иные гастрольные планы. В 1928 году по приглашению певицы Т. Макушиной Метнер совершил поездку в Лондон. В 1929–1930 годах композитор вновь совершил турне по США и Канаде, затем дал концерты в Англии. Со временем его начали утомлять бесконечные странствия и переезды.
Все усиливающееся с годами чувство одиночества, чуждости всему, чем определялись не только пути развития музыкального искусства в XX веке, но и весь строй современного мира, заставляло Метнера отгораживаться от окружающего, оберегая чистоту дорогих ему духовных ценностей и идеалов.
В 1935 году в Париже выходит книга композитора «Муза и мода». Высказываемые в ней мысли и суждения являются итогом длительных, сосредоточенных размышлений, волновавших Метнера на протяжении всей его сознательной жизни.
В конце 1935 года Метнер обосновался в Англии, в небольшом домике в северной части Лондона. Он выступал с концертами еще два сезона в 1935–1937 годах, после чего сосредоточился на композиторской работе. Если и выступал, то только со своими сочинениями. В 1942 году Николай Карлович перенес инфаркт, приковавший его на два месяца к постели.
Находясь за рубежом, Метнер продолжал считать себя русским музыкантом и заявлял: «Эмигрантом по существу никогда не был и не стану». Глубоко потрясло его нападение гитлеровской Германии на СССР: «…Москва переживается мною, как будто я нахожусь там, а не здесь» (из письма к И.Э. и Э.Д. Пренам от 27 октября 1941 года). 5 июня 1944 года Метнер выступил в концерте в пользу Объединенного комитета помощи Советскому Союзу в Лондоне, где его музыка прозвучала рядом с сочинениями Глинки, Чайковского, Шостаковича Николай Карлович умер в Лондоне 13 ноября 1951 года.
Метнер во время занятий композицией или игрой на фортепиано обычно вел краткие записи. Вот некоторые из них, дающие возможность заглянуть в творческую лабораторию мастера: «Рассудок — лакей духа, которого следует держать в подчинении, чтобы он не забрал себе слишком много воли». «Необходимо научиться записывать мысли, записывать на все лады. Записывать ежедневно, хоть полчаса в день». «Не думать о печати!» «Верить в свою тему вообще!» «Не преследовать себя, а лишь наблюдать за собой. Помнить, что при расстройстве не следует созерцать свое расстройство, ибо человек неизменно приобщается созерцаемому». «Помнить, что мысль управляется мозгом, который хотя и состоит на службе у духа, но все же сам не дух, а плоть, и потому так же требует регулярного отдыха, как руки и ноги». «Чаще отдыхать!
Воображать! Представлять вещь (как во сне) в завершенном виде, как бы уже написанной или исполненной. Воображать! Вылезать воображением из всего окружающего, обыденного, раз оно не располагает к творческой работе…»

Аватар пользователя
Александр Лешванов
(можно Николаич)
(можно Николаич) 
*
Google Chrome 31.0.165 Google Chrome 31.0.165
Windows XP Windows XP

  50 самых великих исполнителей нашей планеты

Сообщение Разместил Александр Лешванов 29 июн 2015, 06:11

ЯН КУБЕЛИК /1880-1940/

В пору блистательного расцвета таланта Кубелика называли «Чародей скрипки», «чешский Паганини».
Ян Кубелик родился в Михле близ Праги 5 июля 1880 года. Его отец Йозеф-Матвей в качестве оркестрового скрипача играл в различного рода ансамблях на танцевальных площадках и в гостиничных барах. Он рано стал приучать мальчика к музыке: Яну купили скрипку, когда ему исполнилось всего 4 года. Мальчик быстро пристрастился к занятиям. Довольно скоро соседи начали говорить, что он играет, как знаменитый чешский скрипач Ондржичек.
Однажды в ансамбль, в котором играл отец Кубелика, не явился кларнетист. Его партию уверенно сыграл на скрипке Ян. Талант мальчика был очевиден. В 1892 году Кубелик предстал перед консерваторской комиссией и сыграл Седьмой концерт Берио.
Его исполнение понравилось. Но комиссию смутили его внешние данные: юный музыкант был очень мал и тщедушен. Яну порекомендовали позаниматься еще год под руководством Отакара Шевчика.
Шевчик преподавал в Пражской консерватории всего один год. Дебютант-педагог сразу стал давать Яну трудные пьесы для разработки техники. Уже в 15 лет Кубелик выучил Третий концерт Сен-Санса и с блеском его исполнил.
Как пишет Л.Н. Раабен: «Увлеченный виртуозными данными юноши Щевчик все же воспитывал его односторонне». «Он превзойдет Паганини», — сказал как-то Шевчик отцу, а когда в 18 лет Ян попросил у учителя концерт Бетховена, то вместо него получил концерт fismoll Венявского. Впрочем, на выпускном экзамене он сыграл Концерт Брамса, и о нем после экзамена заговорили все пражские газеты. Для усовершенствования мастерства его оставили при консерватории еще на два года.
Шевчик буквально боготворил Яна. По воспоминаниям Карела Мора-веца, соученика Яна, талант юноши был необычайным. Однажды Ян забыл, что Шевчик задал ему выучить к следующему уроку Каприс Паганини. Оставалось всего 2 часа до урока, когда он, спохватившись, взялся за ноты. И все же на уроке Кубелик сыграл Каприс блестяще и наизусть. Обращаясь к другим ученикам, Шевчик сказал назидательно: «Вот видите, что получается, когда человек примерно работает!»
В 1897 году Кубелик завершил обучение у Шевчика. Решающую роль сыграло его выступление в Вене на второстепенном концерте в честь съезда велосипедистов.
Кубелик сыграл Концерт Паганини с таким блеском, что критик Б. Львовский написал о нем восторженные строки, назвав одним из лучших скрипачей мира. Статья вызвала резонанс, и Кубелика пригласил к себе венский капиталист, «магнат спирта» Брош.
Он предложил Яну давать уроки его дочери. Одновременно из Праги пришло приглашение сыграть в Филармонии Концерт Эрнста. После возвращения в Вену музыкант начинает работать у Броша.
Очень быстро Кубелик становится знаменитостью. Перед ним распахиваются двери крупнейших концертных залов Европы. Его называют «Листом скрипки», восхищаются виртуозностью его техники и сладостностью звука.
В 1899–1900 годы проходят первые международные турне скрипача. Он едет в Италию, Канны, Монте-Карло и Ниццу. Из Франции Кубелик направился в Лондон. Затея была крайне рискованной, ведь перед нимвыступал сам Изаи. А в результате музыканту пришлось бисировать целый час после окончания основной программы!
Феерический успех Кубелика привлек внимание импресарио, один из которых, Скшиван, буквально вцепился в знаменитого скрипача. Чешский журнал «Roshledy» писал: «Ян Кубелик, которому теперь 22 года, является феноменом в отношении несамостоятельности и безволия, а потому немудрено, что талантливейший скрипач совершенно подчинен своему импресарио, который имеет на него влияние, подобно Свенгали на Трильби. Скшиван заставил Кубелика прервать едва ли не все родственные связи и знакомства; но главное, конечно, в том, что новый Свенгали немилосердно эксплуатирует гениальное искусство чешского скрипача. Он не дает ни последнему, ни родным отчета по своим „концертным“ операциям. Друзья скрипача надеются в конце концов вырвать Яна из когтей Скшивана, который держит теперь Кубелика уже восьмой месяц в Дрездене, не подпуская к нему никого».
В 1902 году Кубелик покоряет Россию. Вот отзыв «Русской музыкальной газеты», подписанный — М.: «Ян Кубелик новый баловень петербургской публики. Он приехал сюда, как и Гофман, без предварительной рекламы, а теперь концерты его в Дворянском — событие, привлекающее густую толпу народа. Молодого чешского скрипача ходят слушать все: артисты и любители скрипки, артисты и любители музыки вообще, в главной же массе — равнодушные и к скрипке, и к музыке, и к концертам, но любопытные ко всему, что является живою темой сегодняшнего разговора. Кубелик действительно — явление выдающееся, яркий, здоровый талант, законченный артист, с техникою, доведенной до пределов „чудесного“. Когда он играет многоголосные пьесы (Ария, Чакона Баха, Секстет из „Лючии“ в аранж. С. Любена и пр.), слух с трудом верит, что вся эта полнозвучность, плавность, гармоническая сродненность и вместе с тем ясная индивидуализация каждого из голосов ансамбля — дело четырех струн и одного смычка. При достаточно сильном, сочном тоне разнообразие звуковой окраски, богатство характерных оттенков звучности удивительные. В пьесах Паганини (как и виртуозных фантазиях Баццини, Венявского) с полной легкостью и непринужденностью артист рассыпает эффекты, казалось бы, неодолимые для многих (и незаурядных) скрипачей. Он забавляется волшебно-звучащими флажолетами, двойными флажолетами стаккато, пиццикирует самые капризные пассажи, даже трели, скрипка поет сверчком и цикадой, после того как уже достаточно напелась соловьем в кантиленах Шопена и Грига. Суть здесь, конечно, не в преодолении трудностей самих по себе, что достижимо терпеливым и настойчивым упражнением, а в том вкусе, красоте и изяществе, в том блеске свободе и легкости исполнения, которыми изгоняется всякий призрак трудности достигнутого эффекта. Это красота чистой виртуозности, и в этом отношении Кубелик прямо волшебен; неукротимо изобретательное творчество фантаста Паганини нашло себе в нем достойного представителя Виртуозность принято осуждать, относя ее пренебрежительно в область фокусничества. Может быть, как конечная цель, виртуозность не заслуживает особого уважения, но когда творчество и талант проявляются в этой области, они освящают ее собою. Не иное качество, как именно виртуозность таланта Паганини, пленило воображение Листа, Берлиоза, Шумана и сыграло свою роль в развитии стиля фортепианной техники. Во всяком случае, виртуозность, столь богатая разнообразными оттенками чувственной красоты, как у Кубелика, способна не только удивлять, но и восхищать и очаровывать. Притом же Кубелик — не односторонний виртуоз, но артист по преимуществу; в его игре — целое царство поэтических настроений. Часто скрипка его поет так задушевно и проникновенно, увлекает такой южной пылкостью выражения, что и самый прекрасный человеческий голос не превзойдет ее одушевленностью своей мелодии. Здесь чувствуется крупная музыкальная сила, одна из тех редких артистических индивидуальностей, которые, после первого же знакомства, навсегда остаются в памяти слушателя.
Наружность скрипача также характерна; есть что-то цыганское, южное и степное в твердых чертах смуглого лица. Когда артист играет, на этом спокойном, склонном к неподвижности лице проявляется утонченная вибрация — как будто музыка становится видимой и дрожит в переменчивом блеске глаз, во вздрагивании век и бровей. Лицо освещается мелодией, артист органически проникается своей музыкой».
В 1902 году Кубелик отправляется в первое путешествие в США по приглашению агентства «Фроман и Горлиц», которое гарантировало ему 500 000 крон. На пароходе «Океаник» музыкант обнаружил рекламные плакаты со своим именем, где его называли «Новый Паганини».
Концерты в Нью-Йорке, Филадельфии, Чикаго, Вашингтоне не обманули ожиданий — он заработал целое состояние — 22 000 долларов. После гастролей по Америке музыкант прибыл в Лондон, где был Удостоен медали Бетховена и звания почетного члена Лондонской филармонии.
Жизнь Кубелика проходит в постоянных разъездах. В России до Первой Мировой войны он концертировал в 1904, 1909 (3 раза), 1910 и в 1912 годах В США он совершил 7 концертных турне. Кроме того, он побывал в Австралии (1908), Новой Зеландии, Южной Америке (1910), на Кубе!
Аккомпаниаторы Кубелика с ужасом вспоминают о гастролях с ним. Мало кто мог выдерживать бешеную гонку по городам. Каждый день он давал концерт в новом городе. Была еще одна сложность — Кубелик знал наизусть весь скрипичный репертуар и требовал того же от аккомпаниаторов. Добавляла трудностей и импровизационность его игры. Мопав слышавший его неоднократно, утверждал, что одну и ту же вещь Kубелик играл каждый раз по-разному.
Женой Кубелика была венгерская аристократка. Как-то после одно из концертов в артистическую музыканта вошел граф Сзелл и предлжил стать учителем дочери Марианны. Ян согласился послушать ее. Девушка играла средне, но Кубелик безумно влюбился в нее. Марианне в свою очередь очень понравился знаменитый скрипач, и она старалась не пропустить ни одного его концерта.
Их свадьба состоялась 25 августа 1903 года. После свадьбы молодожены переселились в Прагу. Марианна оказалась простой и милой женщиной, быстро сроднившейся с семьей мужа. Вскоре Ян стал отцом. Всего у Кубеликов родилось 6 дочерей и 2 сына. Самыми талантливыми были дочь, Анита, игравшая на скрипке и. ставшая концертирующей исполнительницей, и сын Рафаэль, впоследствии известный дирижер.
До начала мировой войны Кубелик пользовался феноменальным успехом. Так в Петербурге, желая попасть на концерты чешского скрипача, публика занимала очередь у билетной кассы с утра, приходя туда с самоварами и едой. На родине его принимали как национального героя. Император Австро-Венгрии Франц-Иосиф предложил ему герб и дворянство, от чего Кубелик отказался, заявив, что он чех и простой человек. Внук Паганини презентовал ему фотографию и локон волос деда.
Всю войну Кубелик прожил на родине, занимаясь композицией и игрой в домашнем квартете. С наступлением мира он вновь начал концертировать. К сожалению, довольно скоро посетители его концертов и пресса стали замечать резкое падение мастерства своего любимца. Его игра сделалась неровной, а главное холодной — из нее словно вынули душу. Дошло до того, что в Австралии ему отказали в записи на грампластинки, а его концерты все чаще проходили при полупустых залах.
К. Флеш писал: «С течением времени из феномена Кубелик превратился в закатившуюся звезду. Он принадлежал к тому несчастливому типу художника, которые, достигая высшей точки развития, останавливаются и быстро начинают угасать. Он едва достиг 30 лет, когда стали замечаться первые признаки угасания; появилась суховатость в звуке, стала портиться безупречная техника, исполнение сделалось холодным, чего в юности не было, сказался недостаток музыкальной культуры».
Кубелик так и не вернулся на свой прежний блистательный уровень, но продолжал концертировать почти до самой смерти. В 1930-е годы он часто совершал концертные турне с Рафаэлем и Анитой по Чехии, Италии, Румынии, США. Во второй половине 30-х годов музыкант сократил концертную деятельность.
Теперь он большую часть времени посвящал композиции. Так, в 1937 году Кубелик написал симфонию, которая была исполнена в Голливуде.
Последние концерты Кубелика состоялись 8 мая 1940 года в Праге и 11 мая — в Невеклове. После концерта у него начался тяжелый приступ желудочных болей.
Несмотря на лечение, 5 декабря 1940 года Кубелик скончался.

Аватар пользователя
Александр Лешванов
(можно Николаич)
(можно Николаич) 
*
Google Chrome 31.0.165 Google Chrome 31.0.165
Windows XP Windows XP

  50 самых великих исполнителей нашей планеты

Сообщение Разместил Александр Лешванов 29 июн 2015, 06:11

ДЖОРДЖЕ ЭНЕСКУ /1881-1955/

«Одной из наиболее чудесных и привлекательных творческих фигур нашего времени» — назвал румынского музыканта Казальс. «Рыцарь музыки» — так определил Шостакович творческий облик Энеску.
Джордже Энеску родился 19 августа 1881 года в Северной Молдове, в селе Ливени в крестьянской семье. Там и провел он первые семь лет. Незабываемые детские впечатления, связанные с родной природой, с жизненным укладом румынского крестьянина, с его трудом, с древними обрядами, песнями, плясками, наигрышами, заложили основы национального мироощущения, ставшего затем столь характерным для Энеску-художника.
Первые уроки игры на скрипке мальчик получил, когда ему исполнилось лишь четыре года, от известного лэутера Н. Киору. Очень быстро Джордже овладел техникой скрипичного исполнения, подбирая мелодии. Затем проезжавший через Ливени музыкант научил его нотной грамоте. Наконец, счастливый случай привел в дом Энеску композитора Э. Кауделлу. Наставления и советы одного из видных деятелей румынской музыки, у которого Энеску учился в течение года в Яссах, определили егосудьбу. Кауделла настоял на том, чтобы мальчика отправили в 1888 году на учебу в Вену.
В Венской консерватории Энеску обучался в 1888–1893 годах. У И. Хельмсбергера он брал уроки по классу скрипки. Хельмсбергер часто водил Джордже на спектакли оперного театра, на исполнение классических ораторий и месс. Он давал возможность юному музыканту испробовать свои силы в дирижировании студенческим консерваторским оркестром.
В 1892 году Энеску окончил консерваторию с золотой медалью по классу скрипки и по классу композиции Р. Фукса. Несмотря на заманчивые предложения импресарио, его родные отказались от выгодных ангажементов и по совету Хельмсбергера отправили мальчика для усовершенствования в Париж.
В 1893 году Энеску поступил в Парижскую консерваторию. Здесь он занимался по классу скрипки у П. Марсика, по классу композиции у Ж. Массне, Г. Форе и А. Жедальжа. Как признавался позднее Энеску, в консерватории он уделял скрипке мало времени… «В 11 лет я играл очень хорошо, в 14 — очень плохо. Это меня совершенно не интересовало. Я изучал композицию, отнимавшую все мое время. Я убедил себя в том, что для концертных выступлений нескольких недель работы вполне достаточно».
В 1899 году Энеску блестяще окончил консерваторию с первой премией по классу скрипки, что выдвинуло его в число лучших скрипачей Парижа. В столице Франции Энеску сблизился со многими известными французскими и иностранными музыкантами.
«Лет сорок тому назад, — рассказывал Энеску, — мы собирались в Париже, чтобы заниматься камерной музыкой. Нас было пятеро: Изаи — первая скрипка, Тибо — вторая, Крейслер — альт, Казальс — виолончель, а я садился за рояль… Несколько приятелей слушало нас, но в сущности мы играли для себя, для собственного удовольствия. Крейслер, великолепный солист, раскрывал глубокий смысл камерной музыки. Он был счастлив как дитя и восторжен как юноша, когда со слезами на глазах благодарил нас за доставленное ему удовольствие, которое, в сущности, мы все разделяли. Изаи был по-настоящему велик. В музыке особенно раскрывалась титаническая сила его натуры».
Новый век Энеску встретил уже признанным музыкантом. Он выступает в концертах с Сен-Сансом и Казальсом. Энеску избирается членом Французского общества музыкантов. В 1902 году он основывает трио с Альфредом Казеллой (фортепиано) и Луи Фурнье (виолончель). В 1904 году Энеску играет квартет с Фрицем Шнейдером, Анри Казадезюсом и Луи Фурнье. Его неоднократно приглашают в члены жюри Парижской консерватории, а главное, он ведет интенсивную концертную деятельность.
В 1907–1912 годах Энеску предпринял большие концертные турне по европейским странам. В 1909 году он впервые посетил Россию, выступал в Петербурге и Москве.
В России Энеску выступает как скрипач и дирижер в концертах А. Зилоти. Он знакомит русскую публику с Седьмым концертом Моцарта, дирижирует Бранденбургским концертом № 4 И.С. Баха. «Молодой скрипач (ученик Марсика), — отзывалась русская пресса, — показал себя одаренным, серьезным и законченным артистом, не остановившимся на внешних приманках эффектной виртуозности, но ищущим душу искусства и постигающим ее. Прелестный, ласковый, вкрадчивый тон его инструмента прекрасно отвечал характеру музыки моцартовского концерта».
Предвоенные годы музыкант проводит в поездках по Европе. Живет он в основном либо в Париже, либо в Румынии.
В годы Первой мировой войны он продолжает концертировать во франции, США, подолгу живет в Румынии. Энеску играет на фронтах и в лазаретах. Сборы с концертных выступлений в 1914–1918 годах были им пожертвованы на нужды Красного Креста.
Война и последующая инфляция разорили Энеску. Добыча средств к существованию — одна из причин его бесконечных концертных турне по всему миру в 1920-е -1930-е годы. Достигшее полной зрелости искусство скрипача покоряет слушателей Старого и Нового Света своей одухотворенностью, безупречной техникой, глубиной мысли и высокой музыкальной культурой. Великие музыканты современности восторгаются Энеску и рады выступить вместе с ним.
Джордже Бэлан перечисляет наиболее выдающиеся выступления скрипача: 30 мая 1927 года — исполнение Сонаты Равеля вместе с автором; 4 июня 1933 года — с Карпом Флешем и Жаком Тибо Концерта для трех скрипок Вивальди; выступление в ансамбле с Альфредом Корто — исполнение сонат И.С. Баха для скрипки и клавира в июне 1938 года в Страсбурге на празднествах, посвященных Баху; совместное выступление с Пабло Казальсом в двойном Концерте Брамса в Бухаресте в декабре 1937 года.
Музыкант ежегодно приезжал на родину в свое родное село. Когда в 1934 году реакционные партии толкали Румынию в пропасть фашизма, Энеску не остался равнодушным: «Культура будет жить, — заявил он в интервью, данном в 1934 году румынскому еженедельнику „Свободное слово“. — Слишком велико достояние, собранное в течение веков трудом и верой, для того, чтобы вдруг, сразу уничтожить все, что мы накопили и усвоили. Человечество уже и прежде попадало в тупик, но всегда выходило из него благодаря своей жизнеспособности и своему героизму. И на этот раз отвага не изменит ему… Мы должны ожидать нового базиса общественной организации. Одно за другим падают учреждения, уничтожаются верования. Возможно, что человечество идет по пути к экономическому коллективу, возможно, что будет осуществлена социальная общность».
В 1936 году Энеску приветствует создание во Франции Народного фронта, поддерживает демократические силы Румынии, боровшиеся за создание антигитлеровского Народного фронта. «Желательно, чтобы и в нашей стране последовали примеру Франции, где восторжествовали силы демократии. Наш народ, наши деятели искусства только выиграют в результате объединения демократических сил. Я лично с радостью приветствую подобное действие. Скажите всем, что я за победу разума над силами, которые стремятся держать нашу страну в темноте и невежестве».
После освобождения Румынии от гитлеровских оккупантов Энеску принял деятельное участие в возрождении румынской культуры.
В январе 1945 года Давид Ойстрах приехал в Румынию на гастроли. Там он впервые встретился с Энеску. Возвратившись, Ойстрах с восхищением и чувством глубокого уважения рассказывал о великом румынском музыканте. Советские артисты, гастролировавшие в Румынии, всегда были желанными гостями в доме Энеску в Бухаресте.
В 1946 году Энеску приехал в Москву. Проведенные им в Москве восемнадцать дней были целиком заполнены концертами, репетициями, выступлениями по радио, встречами с деятелями советской музыкальной культуры.
С Ойстрахом он сыграл Концерт для двух скрипок Баха и с ним же исполнил партию фортепиано в Сонате до минор Грига. Восторженные слушатели долго не отпускали их с эстрады. Энеску спросил тогда Ойстраха: «Что мы сыграем на бис?» — «Часть из сонаты Моцарта», — ответил Ойстрах. «Никто не подумал… что мы исполнили ее вместе впервые в жизни, без всякой репетиции!»
«Энеску-интерпретатора, — писал тогда Ойстрах, — можно назвать „художником-повествователем“. Он непринужденно, если можно так выразиться, „от автора“ излагает содержание произведения. Энеску не стремится навязать произведению, а вместе с тем и аудитории, свое субъективное, во что бы то ни стало оригинальное толкование. Как истинный художник, он стремится лишь к раскрытию идеи композитора. На всем, что он исполняет, лежит печать глубокой мысли, большой культуры и благородства».
Исполнительство Энеску отличалось глубиной и оригинальностью трактовок, сочетанием романтического порыва и классической строгости. Скрипичное мастерство Энеску было обогащено специфическими приемами румынских скрипачей-лэутаров.
«Техника Энеску была органически связана с его остро индивидуальным даром музыкальной речи, — пишет И.М. Ямпольский. — Исполнительское искусство скрипача основывалось на живом творческом интонировании музыки. Индивидуально чуткая манера интонирования, являвшаяся у Энеску следствием глубокого проникновения в содержание и характер музыкального произведения, сообщала интерпретации одухотворенную красоту, „говорящую“ выразительность, силу „музыкального слова“.
Высокая художественность исполнения Энеску объясняется не только его исключительным музыкальным дарованием. Она была также результатом тщательного и длительного творческого изучения произведения. Мало кто из современных исполнителей анализировал музыкальный текст интерпретируемой пьесы так кропотливо, как это делал Энеску, преследуя единственную цель — добиться жизненного, правдивого раскрытия ее содержания. Но от этого его игра не становилась рассудочной, не переставала быть увлекательной, страстной.
Энеску играл всегда только „настоящую“ музыку. Обладая блистательным техническим мастерством, он избегал проторенных путей банальной виртуозности. Скрипка в его представлении должна „служить музыке“, которая является „частью человеческой души, а не предлогом для тщеславия!“ Дерево, струны, канифоль интересовали его лишь в той степени, в какой могли помочь найти свой „скрипичный“ голос, найти нужные краски. Энеску был одним из тончайших колористов среди современных скрипачей. Присущая ему оркестральность мышления обусловила исключительно развитое чувство инструментальных тембров. Своеобразие тембра звука и особенности вибрации придавали его игре трогательный, волнующий характер.
Энеску достигал поразительных эффектов звучания, исполняя многоголосные произведения для скрипки соло, в особенности сонаты и партиты И.С. Баха. Изаи, сам великий мастер в этой области, посвятил Энеску одну из лучших своих сонат для скрипки соло. Этим Изаи отдал дань восхищения его искусству игры без сопровождения».
Энеску в совершенстве владел фортепиано, но в концертах в качестве пианиста выступал редко и потому как пианист был менее известен широкой публике. «Он был таким великим пианистом, что я завидовал ему», — признался как-то Артур Рубинштейн. Авторитетный французский музыковед и критик М. Паншерль называл Энеску «удивительным пианистом». Он писал: «Те, кто слышал Энеску воссоздающим на фортепиано партитуры „Послеполуденного отдыха фавна“ К. Дебюсси, „Весны священной“ И. Стравинского или исполняющим в ансамбле с Ф. Крейслером, Э. Изаи, Ж. Тибо и П. Казальсом фортепианный квинтет Р. Шумана, не найдут мое мнение преувеличенным».
В 1947 году маэстро было уже далеко за шестьдесят, но он продолжал интенсивную концертную деятельность Зимой 1950 года Энеску, будучи в Париже, тяжело заболел и последние месяцы жизни был прикован к постели. Умер Энеску в Париже 4 мая 1955 года.
В статье «На смерть Джордже Энеску» академик М. Раля выразил чувства всего румынского народа «Он принадлежит залитым солнцем или покрытым мглой долинам, он принадлежит пастухам, их стадам, крестьянину, играющему на рожке, на камышовой дудке или на простом листочке, он принадлежит седым горам и лесам, нашим лугам, в осенние дни покрытым инеем, а весной, как теперь, пышным ковром сочной травы Он должен вернуться сюда, чтобы покоиться в родной земле, рядом с Эминеску, Григореску и Лукьяном».
Энеску был замечательным педагогом Проводившиеся им ежегодно в Париже и Бухаресте курсы скрипичной интерпретации всегда собирали большую аудиторию. Они являлись для многих высшей школой скрипичной игры. Среди учеников Энеску был один из крупнейших современных скрипачей — И. Менухин.
Вот что писал Менухин о своем учителе: «Для меня Энеску навсегда останется тем эталоном, с которым я сравниваю всех остальных. Даже если пренебречь теми неуловимыми качествами, которые мы выражаем, пусть и неточно, словом „присутствие“, и покровом таинственности, которая усиливает мое преклонение перед ним, то и в этом случае его совершенство как музыканта остается феноменальным. Вспоминается день, когда он сел за старенькое фортепиано и, отбивая такт ногой, напевая и подыгрывая себе различные партии, исполнил „Тристана и Изольду“ лучше, выразительнее, чем это сделала бы целая оперная труппа — притом без партитуры, поскольку он, как и сам Вагнер, всецело полагался на свою память.
Главное, чему я научился у него — на его заразительном примере, а не благодаря словесным указаниям, — стремлению придавать животрепещущий смысл нотам, форму и значение — фразе, одухотворять музыкальные структуры».

Аватар пользователя
Александр Лешванов
(можно Николаич)
(можно Николаич) 
*
Google Chrome 31.0.165 Google Chrome 31.0.165
Windows XP Windows XP

  50 самых великих исполнителей нашей планеты

Сообщение Разместил Александр Лешванов 29 июн 2015, 06:11

ЖАК ТИБО /1881-1953/

Жан-Пьер Дориан, автор книги о Тибо, писал: «Крейслер однажды заявил мне, что Тибо был величайшим скрипачом мира. Безусловно, он был величайшим скрипачом Франции, и когда он играл, казалось, что слышишь, будто поет частица самой Франции».
Жак Тибо родился 27 сентября 1881 года в Бордо. Матери Жак не помнил Она умерла, когда ему было всего полтора года. Отец мальчика был превосходным скрипачом и работал в оперном оркестре. Однако карьера отца прекратилась еще до рождения Жака из-за атрофии четвертого пальца левой руки. Ему ничего не оставалось, как заняться педагогикой. Со временем он добился успехов на поприще не только скрипичной, но и фортепианной педагогики.
Жак был седьмым сыном в семье и самым младшим. Один из его братьев умер в два года, другой в шесть. Оставшиеся в живых отличались большой музыкальностью. Альфонс и Жозеф стали превосходными пианистами Франциск — виолончелист, впоследствии занимал пост директора консерватории в Оране. Еще один брат, Ипполит, скрипач, к сожалению, рано умер от чахоткиОтец начал учить Жака игре на фортепиано, когда тому было пять лет Но вскоре мальчик попросил разрешения перейти на скрипку, которая привлекала его гораздо сильнее, чем фортепиано.
Когда Жаку исполнилось одиннадцать лет, состоялось его первое публичное выступление. «Успех был таков, — пишет Л.Н. Раабен, — что отец повез его из Бордо в Анжер, где после выступления юного скрипача о нем восторженно заговорили все любители музыки. Вернувшись в Бордо, отец определил Жака в один из оркестров города. Как раз в это время сюда приехал Эжен Изаи Прослушав мальчика, он был поражен свежестью и самобытностью его таланта „Его нужно учить“, — заявил Изаи отцу. И бельгиец произвел на Жака такое впечатление, что он стал упрашивать отца отправить его в Брюссель, где Изаи преподавал в консерватории. Однако отец воспротивился, так как уже вел переговоры о сыне с профессором Парижской консерватории Мартином Марсиком. И все же, как указывал впоследствии сам Тибо, Изаи сыграл огромную роль в его артистическом формировании. И от него перенял он весьма много ценного. Став уже крупным артистом, Тибо поддерживал с Изаи постоянные связи, часто гостил на его вилле в Бельгии и был постоянным партнером в ансамблях с Крейсле-ром и Казальсом».
В 1893 году, когда Жаку исполнилось 13 лет, его отправили в Париж. По приезде в столицу Франции он отправился в консерваторию к Марсику и был принят в его класс. Это был прославленный педагог, воспитавший, в частности, таких прославленных скрипачей, как Карл Флеш, Джордже Энеску, Валерио Франшетти. У Марсика Тибо учился три года, относясь к учителю с благоговением.
В период занятий в консерватории Жак жил очень бедно, ему приходилось подрабатывать игрой в маленьких оркестрах. Впоследствии Тибо признавался, что не жалеет об этой суровой школе его юности и о 180 представлениях с оркестром Варьете, где он играл за пультом второй скрипки.
Жак завершил обучение в консерватории в 1896 году, завоевав первую премию и золотую медаль. Его карьера начинается сольными выступлениями в концертах Шатле.
В 1898 году Жак выступает с оркестром Эдуарда Колонна. Тибо быстро становится любимцем Парижа.
Энеску вспоминал: «Он учился до меня у Марсика. Мне было пятнадцать лет, когда я его впервые услышал; честно говоря, у меня захватило дыхание. Я был вне себя от восторга. Это было настолько ново, необычно!.. Покоренный Париж прозвал его Прекрасным принцем и был им очарован, как влюбленная женщина. Тибо первый из скрипачей раскрыл перед публикой совершенно новое звучание — результат полного единения руки и натянутой струны. Его игра была удивительно нежной и страстной. По сравнению с ним Сарасате — холодное совершенство. По словам Виардо — это механический соловей, в то время как Тибо, особенно в приподнятом настроении, был живым соловьем».
В начале XX века Тибо приехал в Брюссель. Здесь он выступал в симфонических концертах, где дирижирует Изаи. Так началась их большая дружба, продолжавшаяся до самой смерти великого бельгийского скрипача. Из столицы Бельгии Тибо отправился в Берлин, где познакомился с Иоахимом.
В декабре 1901 года молодой скрипач впервые приехал в Россию для участия в концерте, посвященном музыке французских композиторов. Его концерт, состоявшийся 29 декабря в Петербурге, прошел с большим успехом. В начале следующего года он выступал в Москве.
Восторженные отзывы дает Н. Кашкин его камерному вечеру с виолончелистом Брандуковым и пианисткой Мазуриной: «Артист этот представляет очень выдающееся явление среди скрипачей-виртуозов настоящего времени, во-первых, по своей великолепной технике, а, во-вторых, по строгой и умной музыкальности своего исполнения. Молодой артист чуждается всякой специально виртуозной аффектации, но умеет взять из сочинения все возможное. Мы, например, ни от кого не слышали „Рондо каприччиозо“ сыгранным с таким изяществом и блеском, хотя это было в то же время безукоризненным по строгости характера исполнения».
В 1903 году Тибо отправился в первое путешествие в США. В этот период он также часто гастролировал в Англии. Первоначально он играл на скрипке работы Карло Бергонци, позднее — на замечательном Страдивариусе, некогда принадлежавшем выдающемуся французскому скрипачу начала XIX столетия П. Байо.
В январе 1906 года состоялось новое выступление Тибо в России, по приглашению Зилоти. Предваряя приезд музыканта в Петербург, о нем писали как об удивительно талантливом скрипаче, проявившем и законченную технику и чудесную певучесть смычка. И Тибо не обманул надежд — он полностью покорил русскую публику.
Скрипач еще дважды побывал в России — в октябре 1911-го и в сезон 1912–1913 годов. В «Русской музыкальной газете» о нем писали: «Тибо — артист высоких достоинств, высокого полета. Блеск, сила, лиризм — вот главные особенности его игры: „Prelude et Allegro“ Пуньяни, „Rondo“ Сен-Санса, сыграно, вернее спето, с замечательной легкостью, грацией. Тибо скорее первоклассный солист, чем камерный исполнитель, хотя сыгранная им с Зилоти бетховенская соната прошла безупречно».
Последнее действительности не соответствует, ведь Тибо с успехом выступал в знаменитом трио с Корто и Казальсом, основанным им в 1905 году.
Во время Первой мировой войны музыканта призвали в армию. Тибо сражался на Марне под Верденом, получил ранение в руку и чуть было не лишился возможности играть.
К счастью, судьба его хранила. В 1916 году Тибо демобилизовался и вскоре принял активное участие в больших «Национальных утренниках».
Окончание войны совпало с годами зрелости мастера. Теперь Тибо признанный авторитет и глава французского скрипичного искусства. В 1920 году вместе с пианисткой Маргаритой Лонг он основал в Париже высшее музыкальное училище — «Эколь Нормаль де мюзик».
И педагогическая деятельность Тибо была успешной. Так в 1935 году его ученица Жянетт Невэ завоевала первую премию на Международном конкурсе имени Венявского в Варшаве, победив таких соперников, как Давид Ойстрах и Борис Гольдштейн.
В апреле 1936 года Тибо вместе с Корто приехал в Советский Союз. Г. Нейгауз отмечал: «Тибо владеет скрипкой в совершенстве. Его скрипичной технике нельзя бросить ни одного упрека. Тибо „сладкозвучен“ в лучшем смысле этого слова, он никогда не впадает в сентиментальность и слащавость.
Сонаты Габриэля Форе и Цезаря Франка, исполненные им совместно с Корто, были, с этой точки зрения, особенно интересны… Тибо изящен, его скрипка поет; Тибо — романтик, звук его скрипки необычайно мягок, темперамент его — подлинный, настоящий, заражающий; задушевность исполнения Тибо, обаяние его своеобразной манеры пленяют слушателя навсегда…»
Во время пребывания в Москве в 1936 году Тибо необычайно заинтересовала советская скрипичная школа. Он назвал нашу столицу «городом скрипачей» и выразил свое восхищение игрой молодых тогда Бориса Гольдштейна, Марины Козолуповой, Галины Бариновой и др. Свое впечатление он резюмировал так: «Как много в их игре технического мастерства и еще чего-то, что я назвал бы „душою исполнения“, и так непохоже на нашу западноевропейскую действительность».
Внимание советских критиков привлекла манера игры французского скрипача. И.М. Ямпольский пишет, что-когда Тибо играл, ему были свойственны: подвижность корпуса, связанная с эмоциональными переживаниями, невысокое и плоское держание скрипки, высокий локоть в постановке правой руки и отвесное держание смычка пальцами, чрезвычайно подвижными на трости. Тибо играл небольшими отрезками смычка, плотным деташе, часто применяемым и у колодки; много пользовался первой позицией и открытыми струнами.
Вторую мировую войну Тибо воспринял как глумление над человечеством и угрозу цивилизации. Утром 10 июня 1940 года немцы вошли в Голландию.
«Потрясенные, мы отправились в студию, — вспоминала Лонг. — Я чувствовала тоску, охватившую Тибо: его сын Роже дрался на передовой. Во время войны наше волнение достигло апогея. Мне кажется, что запись отразила это верно и чутко. На следующий день Роже Тибо погиб смертью храбрых».
Во время войны Тибо вместе с Маргаритой Лонг оставались в оккупированном Париже и здесь в 1943 году организовали Французский национальный конкурс пианистов и скрипачей.
Следующий конкурс состоялся после войны, в 1946 году. В его организации приняло участие правительство Франции. Конкурсы превратились в национальное и крупнейшее международное явление.
В послевоенный период активизировалась деятельность музыкальной школы, основанной Маргаритой Лонг и Жаком Тибо. Возможности заниматься у столь выдающихся артистов привлекали в Школу множество учеников. К великому сожалению, педагогическую деятельность Тибо прервала трагическая смерть.
1 сентября 1953 года музыкальный мир с ужасом узнал о гибели Тибо в авиационной катастрофе у горы Монт-Семет близ Барселоны.
Д. Ойстрах писал: «Тибо был не только вдохновенный артист. Это был кристально-честный человек, живой, остроумный, обаятельный — настоящий француз. Его исполнение, проникнутое искренней сердечностью, оптимистичное в лучшем смысле этого слова, рождалось под пальцами музыканта, испытывавшего радость творческого созидания в непосредственном общении с аудиторией. Несмотря на более чем полувековую артистическую жизнь, Тибо до последних дней сохранил неутомимую энергию, не оставлял своей разносторонней, кипучей музыкальной деятельности.
Я впервые услышал Жака Тибо в 1936 году в Москве и с первых же звуков был покорен необыкновенным изяществом и увлекательностью его исполнения, своеобразной манерой его игры, сочетающей бравурную виртуозность с „кружевной“ отделкой деталей. Под его пальцами скрипка пела, пленяя удивительным разнообразием красок и оттенков. В особенности захватило меня проникновенное исполнение Четвертого концерта Моцарта (оригинально трактованного в камерном плане), „Рондо каприччиозо“ Сен-Санса, Чаконы Витали, сонаты Франка. Для меня как музыканта концерты Тибо были значительным событием; они дали мне яркое представление о художественных особенностях исполнительского стиля французской скрипичной школы.
Вновь услышать Жака Тибо мне довелось лишь в 1950 году на международном фестивале „Пражская весна“. Слушая в его исполнении концерт Бетховена, я забыл, что предо мною артист, которому уже 70 лет (возраст, предельный для скрипача), — так захватил меня юношеский жар его вдохновенной игры.
Личные встречи с Тибо, общение с этим чудесным музыкантом и человеком оставили неизгладимое впечатление. Широта его взглядов, принципиальность суждений, неизменная доброжелательность, непоколебимая вера в то, что искусство должно служить делу мира и единению простых людей, — все это навсегда останется в памяти тех, кто знал Тибо.
Исполнительская деятельность Тибо оставила яркий след в истории скрипичного искусства. Разносторонний художник, он исполнял все лучшие произведения мировой скрипичной литературы. Его интерпретация классиков не была стеснена рамками сухого академизма, а исполнение произведений французской музыки было неподражаемым. Он по-новому раскрыл такие произведения, как Третий концерт, „Рондо каприччиозо“ и „Хаванез“ Сен-Санса, „Испанская симфония“ Лало, „Поэма“ Шоссона, сонаты Форе и Франка и многие другие. Его интерпретация этих произведений стала образцом для последующих поколений скрипачей».

Аватар пользователя
Александр Лешванов
(можно Николаич)
(можно Николаич) 
*
Google Chrome 31.0.165 Google Chrome 31.0.165
Windows XP Windows XP

  50 самых великих исполнителей нашей планеты

Сообщение Разместил Александр Лешванов 29 июн 2015, 06:12

ГЕНРИХ ГУСТАВОВИЧ НЕЙГАУЗ /1888 -1964/

Генрих Густавович Нейгауз родился 12 апреля 1888 года на Украине, в городе Елисаветград. Его родителями были известные в городе музыканты-педагоги, основавшие там музыкальную школу. Дядей Генриха по материнской линии был замечательный русский пианист, дирижер и композитор Ф.М. Блуменфельд, а его двоюродным братом — Кароль Шимановский, впоследствии выдающийся польский композитор.
Дарование мальчика проявилось очень рано, но, как ни странно, в детстве он не получил систематического музыкального образования. Его пианистическое развитие протекало во многом стихийно, повинуясь могучей силе звучащей в нем музыки.
«Когда мне было лет восемь или девять, — вспоминал Нейгауз, — я стал сперва понемногу, а потом все больше и чем дальше, тем с большим азартом импровизировать на рояле. Иногда (это было немного позднее) я доходил до полной одержимости: не успевал проснуться, как уже слышал внутри себя музыку, свою музыку, и так почти весь день».
В двенадцать лет Генрих впервые выступил перед публикой в родном городе. В 1906 году родители послали Генриха и его старшую сестру Наталию, тоже очень хорошую пианистку, учиться за границу в Берлин. По совету Ф.М. Блуменфельда и А.К. Глазунова наставником был избран известный музыкант Леопольд Годовский.
Однако Генрих взял у Годовского только десять приватных уроков и исчез из его поля зрения почти на шесть лет. Начались «годы странствий». Нейгауз жадно впитывал все, что могла дать ему культура Европы. Юный пианист дает концерты в городах Германии, Австрии, Италии, Польши. Публика и пресса тепло принимают Нейгауза. В рецензиях отмечается масштабность его дарования и выражается надежда, что пианист со временем займет видное место в музыкальном мире.
«В шестнадцать-семнадцать лет я стал „рассуждать“; способность сознавать, анализировать проснулась, я поставил весь свой пианизм, все свое пианистическое хозяйство под вопрос, — вспоминает Нейгауз. — Я решил, что не знаю ни инструмента, ни моего тела и все надо начинать сначала. Я месяцами (!) стал играть простейшие упражнения и этюды, начиная с пятипальцовок, с одной лишь целью: приноровить мою руку и пальцы всецело к законам клавиатуры, осуществлять до конца принцип экономии, играть „рационально“, как рационально устроена пианола; конечно, моя требовательность к красоте звучания была доведена до максимума (слух у меня всегда был хороший и тонкий) и это было, вероятно, самым ценным во все то время, когда я с маниакальной одержимостью старался только извлекать „наилучшие звуки“ из рояля, а музыку, живое искусство, буквально запер на ключ на дне сундука и долго-долго не доставал его оттуда (музыка продолжала свою жизнь вне рояля)».
С 1912 года Нейгауз вновь стал заниматься у Годовского в Школе мастеров при Венской академии музыки и сценического искусства, которую с блеском окончил в 1914 году. На протяжении всей жизни Нейгауз с большой теплотой вспоминал своего учителя, характеризуя его как одного «из великих пианистов-виртуозов послерубинштейновской эпохи».
Начало Первой мировой войны взволновало музыканта: «В случае мобилизации я должен был идти простым рядовым. Соединение моей фамилии с дипломом венской Академии не сулило ничего хорошего. Тогда мы решили на семейном совете, что мне необходимо получить диплом русской консерватории. После различных передряг (я все-таки понюхал военную службу, но вскоре был освобожден с „белым билетом“) я поехал в Петроград, весной 1915 года сдал все экзамены в консерватории и получил диплом и звание „свободного художника“».
В одно прекрасное утро на квартире Ф.М. Блуменфельда раздался звонок по телефону: звонил директор Тифлисского отделения ИРМО Н.Д. Николаев с предложением, чтобы я приехал с осени этого года преподавать в Тифлис. Я, недолго думая, согласился. Таким образом, с октября 1916 года я стал впервые совершенно «официально» (поскольку я начал работать в государственном учреждении) на путь русского учителя музыки и пианиста-исполнителя.
После лета, проведенного частью в Тимошовке у Шимановских, частью в Елисаветграде, я в октябре приехал в Тифлис, где немедленно стал работать в будущей консерватории, называвшейся тогда еще Музыкальным училищем Тифлисского отделения Щмператорского Русского музыкального общества.
Ученики были слабейшие, большинство из них в наше время вряд ли могли бы быть приняты в районную музыкальную школу. За самыми немногими исключениями работа моя была той же «каторгой», которой я отведал еще в Елисаветграде. Но красивый город, юг, некоторые приятные знакомства и т. д. частично вознаграждали меня за мои профессиональные страдания.
Вскоре я стал выступать с сольными концертами, в симфонических концертах и ансамблях с моим коллегой-скрипачом Евгением Михайловичем Гузиковым.
С октября 1919 года по октябрь 1922 года я пребывал профессором Киевской консерватории. Невзирая на большую педагогическую нагрузку, я дал за эти годы много концертов с разнообразнейшими программами (от Баха до Прокофьева и Шимановского). Б.Л. Яворский и Ф.М. Блуменфельд тогда тоже преподавали в Киевской консерватории. В октябре Ф.М. Блуменфельд и я, по требованию наркома А.В. Луначарского, были переведены в Московскую консерваторию. Яворский еще за несколько месяцев до нас перебрался в Москву. Так начался «московский период моей музыкальной деятельности».
Итак, осенью 1922 года Нейгауз поселяется в Москве. Он играет и в сольных и в симфонических концертах, выступает с квартетом имени Бетховена. Сперва с Н. Блиндером, затем с М. Полякиным музыкант дает циклы сонатных вечеров. Программы его концертов, и ранее достаточно разнообразные, включают произведения самых различных авторов, жанров и стилей.
«Кто в двадцатые — тридцатые годы слушал эти выступления Нейгауза, — пишет Я.И. Мильштейн, — тот на всю жизнь приобрел нечто такое, чего не выскажешь словами. Нейгауз мог играть более или менее удачно (он никогда не был пианистом ровным — отчасти из-за повышенной нервной возбудимости, резкой смены настроений, отчасти из-за примата импровизационного начала, власти мгновения). Но он неизменно притягивал к себе, воодушевлял и вдохновлял своей игрой. Он был всегда иным и в то же время одним и тем же художником-творцом: казалось, что он не исполнял музыку, а здесь же, на эстраде, ее созидал. Не было ничего искусственного, шаблонного, скопированного в его игре. Он обладал удивительной зоркостью и душевной ясностью, неисчерпаемой фантазией, свободой выражения, умел услышать и выявить все потаенное, скрытое (напомним хотя бы о его любви к подтексту исполнения: „надо вникать в настроение — ведь именно в этом, едва уловимом и не до конца поддающемся нотной записи, вся сущность замысла, весь образ…“. Он владел нежнейшими звуковыми красками для передачи тончайших оттенков чувства, тех неуловимых колебаний настроения, которые для большинства исполнителей так и остаются недоступными. Он и подчинялся исполняемому, и творчески его воссоздавал. Он весь отдавался чувству, которое порой казалось в нем беспредельным. И вместе с тем был взыскательно строг к себе, относясь критически к каждой детали исполнения.
Он сам как-то признавался, что „исполнитель — сложное и противоречивое существо“, что „он и любит то, что исполняет, и критикует его, и подчиняется ему всецело, и перерабатывает его по-своему“, что „в иные минуты, и не случайно, в душе его господствует… суровый критик с прокурорскими наклонностями“, но что „в лучшие минуты он чувствует, что исполняемое произведение — как бы его собственное, и он проливает слезы от радости, волнения и любви к нему“».
Быстрому творческому росту пианиста во многом способствовало его общение с крупнейшими московскими музыкантами — К. Игумновым, Б Яворским, Н. Мясковским, С. Фейнбергом и другими. Большое значение имели для Нейгауза частые встречи с московскими поэтами, художниками, литераторами. Среди них были Б. Пастернак, Р. Фальк, А. Габричевский, В. Асмус, Н. Вильмонт, И. Андроников.
В статье «Генрих Нейгауз», опубликованной в 1937 году, В. Дельсон пишет: «Есть люди, профессия которых совершенно неотделима от их жизни. Это энтузиасты своей работы, люди кипучей творческой деятельности, а жизненный путь их — сплошное творческое горение. Такой — Генрих Густавович Нейгауз.
Да, и игра Нейгауза такова, как он сам, — бурная, активная, а наряду с этим организованная и продуманная до последнего звука. И за фортепиано возникающие в Нейгаузе ощущения словно бы „обгоняют“ ход его исполнения, и в его игру врываются нетерпеливо-требовательные, властно-восклицательные акценты, и всё (именно всё, а не только темпы!) в этой игре неудержимо стремительно, исполнено гордой и дерзновенной „победительности“, как очень удачно сказал однажды И. Андроников».
В 1922 году произошло событие, определившее всю дальнейшую творческую судьбу Нейгауза: он стал профессором Московской консерватории. В течение сорока двух лет продолжалась его педагогическая деятельность в этом прославленном вузе, давшая замечательные результаты и во многом способствовавшая широкому признанию советской фортепианной школы во всем мире. В 1935–1937 годах Нейгауз был директором Московской консерватории. В 1936–1941 годах и начиная с 1944 года до самой смерти в 1964 году — заведующим кафедрой специального фортепиано.
Только в грозные годы Великой Отечественной он вынужден был приостановить свою педагогическую деятельность. «В июле 1942 года я был направлен в Свердловск на работу в Уральскую и Киевскую (временно эвакуированную в Свердловск) консерватории, — пишет в своей автобиографии Генрих Густавович. — Там я пробыл до октября 1944 года, когда был возвращен в Москву, в консерваторию. Во время пребывания на Урале (кроме энергичной педагогической работы) я дал много концертов в самом Свердловске и в других городах: Омске, Челябинске, Магнитогорске, Кирове, Сарапуле, Ижевске, Воткинске, Перми».
Романтичное начало артистизма музыканта сказывалось и в его педагогической системе. На его уроках царил мир окрыленной фантазии, раскрепощавшей творческие силы молодых пианистов.
Начиная с 1932 года многочисленные питомцы Нейгауза завоевывали премии на самых представительных всесоюзных и международных конкурсах пианистов — в Варшаве и Вене, Брюсселе и Париже, Лейпциге и Москве.
Школа Нейгауза — могучая ветвь современного фортепианного творчества. Какие разные артисты вышли из-под его крыла — Святослав Рихтер, Эмиль Гилельс, Яков Зак, Евгений Малинин, Станислав Нейгауз, Владимир Крайнев, Алексей Любимов.
С 1935 года Нейгауз регулярно выступает в прессе со статьями, посвященными актуальным вопросам развития музыкального искусства, рецензирует концерты советских и зарубежных музыкантов. В 1958 году в Музги-зе вышла его книга «Об искусстве фортепианной игры. Записки педагога», неоднократно переиздававшаяся в последующие десятилетия.
«В истории русской пианистической культуры Генрих Густавович Нейгауз — явление редкое, — пишет Я.И. Мильштейн. — С именем его связано представление о дерзаниях мысли, пламенных взлетах чувства, удивительной многогранности и в то же время цельности натуры. Тому, кто испытал на себе силу его таланта, трудно забыть его поистине вдохновенную игру, которая дарила людям столько наслаждения, радости и света. Все внешнее отступало на задний план перед красотой и значительностью внутреннего переживания. Не было в этой игре пустых мест, шаблонов и штампов.
Она была исполнена жизни, непосредственности, подкупала не только ясностью мысли и убежденностью, но и неподдельностью чувства, необыкновенной пластичностью и рельефностью музыкальных образов. Нейгауз играл предельно искренне, естественно, просто и вместе с тем на редкость горячо, страстно, самозабвенно. Душевный порыв, творческий подъем, эмоциональное горение были неотъемлемыми качествами его артистической натуры. Проходили годы, многое старело, становилось блеклым, обветшалым, но его искусство, искусство музыканта-поэта, оставалось молодым, темпераментным и окрыленным».

Аватар пользователя
Александр Лешванов
(можно Николаич)
(можно Николаич) 
*
Google Chrome 31.0.165 Google Chrome 31.0.165
Windows XP Windows XP

  50 самых великих исполнителей нашей планеты

Сообщение Разместил Александр Лешванов 29 июн 2015, 06:12

ЙОЖЕФ СИГЕТИ /1892-1973/

Когда в 1967 году Сигети исполнилось 75 лет, немецкая газета «Die Welt» писала: «Он принадлежит к одному поколению и стоит в одном ряду с Фрицем Крейслером, Карлом Флешем, Жаком Тибо, Мишей Эльманом, Яшей Хейфецем… но, прибавим, не похож ни на одного из них… Его можно отнести к виртуозно-романтическому направлению по чисто романтическому служению идеалу красоты».
«Я вижу в Сигети самый сильный музыкальный интеллект среди выдающихся скрипачей этой половины нашего века, — утверждает Ганс Нессольт, концертмейстер Мюнхенского симфонического оркестра. — В нем вновь возродился, как бы в отражении, исторический путь развития скрипичной игры от Тартини до Изаи, как мы его себе представляем в нашем воображении и о потере которого мы сожалели все время».
Йожеф Сигети родился 5 сентября 1892 года в Будапеште в семье музыканта. Правда, отец был музыкантом не очень высокой квалификации. Мать умерла, когда Йожеф был совсем маленьким. Некоторое время мальчик воспитывался в небольшом городке в Карпатах у деда и бабки. Здесь и приобщился он к музыке, пробуя играть на цимбалах под руководством тетки, отлично владевшей этим инструментом. Игре на скрипке его обучил брат отца Бернат.
Вернувшись к отцу в Будапешт, Йожеф поступает в Музыкальную академию, попав в класс к самому прославленному педагогу Венгрии, крупнейшему скрипачу Йено Губаю. В его классе Сигети прозанимался два года.
Уже в начале XX века его имя было хорошо знакомо во многих вечерних кафе и на курортах Венгрии. Здесь скрипач-вундеркинд начинал свою концертную карьеру. Когда Йожефу исполнилось тринадцать лет, отец решился представить юного виртуоза солидной аудитории в Берлине. Завоеванный здесь Успех открыл для Сигети гастрольные маршруты по всей Европе.
Концертный сезон 1905–1906 годов Йожеф вместе с отцом провел в Берлине. Затем последовало успешное выступление в лондонском зале «Bechstein».
Разумеется, первые программы были выдержаны на вполне традиционном уровне. По обыкновению нужно было поразить аудиторию разного рода скрипичными эффектами. Но вскоре Сигети занял особую позицию в тогдашнем концертном мире. Во многом этому послужила его встреча с Ферруччо Бузони, состоявшаяся в 1907 году.
«Среди любопытных изгибов моей долгой исполнительской карьеры, — говорил Сигети, — нужно, очевидно, назвать судьбой то, что задолго до моего соединения с Бартоком я подвергся влиянию другого гиганта — Бузони, о ком сказал его недавний биограф, что он наиболее очаровывающий, наиболее убеждающий и в то же время, вероятно, наиболее загадочный пианист столетия».
На всю жизнь запомнилось Сигети указание, сделанное Бузони оркестру: «Господа, пожалуйста, характеристично!» «Он не уточнял, — пишет Сигети, — какой именно характер хотел выявить в данной фразе… Он просто просил играть их характеристично… в том смысле, как мы говорим о лице: оно имеет характер».
Что касается Баха, то в этом отношении Бузони, можно сказать, заново открыл для Сигети содержание его музыки. «Мальчиком я грешил, — пишет Сигети, — публичным исполнением отдельных частей этих работ с фортепианным аккомпанементом Шумана.
Но этому пришел конец, когда Бузони объяснил, как неверно это, — разговаривая со мной как отец в концерте, который мы дали вместе в Англии в 1908 или 1909 году, — и открыл мне глаза на это, как он делал много раз и по поводу других музыкальных вещей…»
Особенно интенсивно гастролировал Сигети в предвоенные годы. Он объехал почти все столицы Европы, а в 1913 году впервые побывал в России.
В 1917 году музыкант приступает к педагогической работе. Он занимает 4 пост профессора Женевской консерватории и покидает его в 1924 году. В 1918 году Сигети женился.
В 1920-е годы Сигети уже мастер, с четко определившимися художественно-эстетическими принципами. Он вырос в музыканта-мыслителя, что не так уж часто случается в скрипичном мире. Исполнитель-исследователь, он занял особое место в художественной культуре первой половины XX века, на что обращал внимание еще Менухин: «В некотором отношении он стоял в стороне от главного течения, которое в основном шло из России, а также в известной мере из Западной Европы — от Тибо, Буша, а в более позднее время — от Франческатти и др. Венгрия всегда давала великих музыкантов, но удивительно, что среди исполнителей меньше всего можно назвать всемирно известных скрипачей, хотя скрипка, можно сказать, является национальным венгерским инструментом. Возможно, это случилось потому, что венгерское музыкальное искусство направлялось в основном на композицию, дирижирование и оставляло скрипку в руках венгерских цыган. Как бы там ни было, но мы более чем благодарны, что, наконец, в лице Сигети появился очень крупный скрипач и очень большой музыкант… Я должен сказать, что из всех скрипачей Сигети обладает одним из самых выдающихся интеллектов; его проникновенный ум, его терпение в изучении различных стилей привели к очень глубокому пониманию Баха, классиков, а также и современников Он действительно вдохновил многих великих композиторов на сочинение различных произведений».
Именно в эту пору в полной мере проявляется его новаторская деятельность. Начало ей было положено исполнением Первого концерта Сергея Прокофьева. «Летом 1924 года, — рассказывал Прокофьев, — Сигети сыграл мой скрипичный концерт на фестивале новинок в Праге и затем объехал с ним главнейшие города Европы. Когда он добрался до Парижа и я захотел прийти на репетицию, лицо Сигети вдруг омрачилось. „Видите ли, — сказал он, — я так люблю и знаю всю партитуру этого концерта, что даже делаю иногда указания дирижеру, как будто я автор. А тут вдруг появится лицо, которое на самом деле автор. Согласитесь, это мне неприятно“. Я согласился и пришел прямо вечером на концерт. Исполнял Сигеги превосходно».
С советской страной у Сигети установились весьма прочные контакты. В 1924 году он выступал в Москве и Ленинграде. Восторженно принимали артиста у нас в стране в 1927 и 1928 годах. В 1937 году он вновь побывал в СССР. Сигети ожидал восторженный прием. Г.Г. Нейгауз писал: «Еще задолго до первого появления Сигети на советской концертной эстраде молва связывала с его именем представление о благородном художнике, мастере высшего класса, не только виртуозе в узком смысле слова, но полноценном музыканте-исполнителе. Справедливость этой молвы оправдалась полностью. И характер исполнения Сигети, и программы его, весь его облик в целом свидетельствуют о том, как высоко он держит знамя искусства, как ему дорога пропаганда глубоких, прекрасных музыкальных произведений, как серьезно и безупречно его отношение к аудитории и к произведению.
Нельзя не отметить с величайшим удовлетворением, что во всей программе концерта 2 октября не было ни одной вещи, которая не отвечала бы самым высоким художественным требованиям, что все обошлось без „Гитар“ Мошковского и тому подобной дребедени, столь охотно преподносимой многими скрипачами нашей публике. А как отрадно было услышать гром аплодисментов после длинной „ученой“ сонаты Баха для скрипки соло, гром долгий и неумолкающий, убедительно доказывающий, что и это произведение „доходит“ до публики, доставляет ей радость и наслаждение!..
Даже технические приемы игры Сигети меняются в связи с требованиями, диктуемыми внутренней логикой исполняемого произведения. Это именно и есть настоящее художественное мастерство. Характерной особенностью Сигети является свойственное интеллектуально высокоразвитым художникам некоторое пренебрежение к специфически чувственному элементу в искусстве. Это становится особенно ясным при сравнении его игры с игрой Эльмана, звук которого больше „пленяет“, „волнует“, вообще больше действует на чувства, на нервы. Однако, несмотря на недостаток чувственной прелести, звук Сигети всегда крайне выразителен, разнообразен и характерен до того, что его сразу можно узнать среди сотни других скрипачей».
1930-е годы — период расцвета творчества Сигети. Его искусство не только оценивают как выдающееся явление современности. Его награждают крупнейшие художественные учреждения мира. Так, университет в Nova Scofia присуждает ему степень почетного доктора философии, а Лондонская королевская Академия музыки избирает его своим почетным членом. В 1930 году он становится кавалером французского ордена Почетного легиона, а в 1939-м — офицером Почетного легиона.
Бельгийцы вручают ему в 1937 году Командорский орден Леопольда П.
Во время Второй мировой войны Сигети живет в Лос-Анджелесе. Здесь в 1940-е годы музыкант становится первым исполнителем обеих скрипичных сонат Прокофьева.
Композитор лично переслал их ему, еще в рукописи, для «первого исполнения на Западе». Вторая соната была сыграна в Бостоне 26 ноября 1944 года, а Первая — в Сан-Франциско 2 января 1948 года. «Когда соната была окончена, публика Сан-Франциско вызывала Сигети пять раз и любители последовали за ним в артистическую комнату», — писал «Time Magazin».
В военные годы Сигети близко сошелся с пианистом Артуром Шнабелем. С ним они составили ансамбль, сохранившийся и после окончания войны.
В 1946 году Сигети выехал из Америки в Швейцарию, чтобы повидаться с дочерью и внучкой. Дочь с мужем, пианистом Никитой Магаловым, оставались во Франции, пережив там немецкую оккупацию. Музыкант возобновил концертные турне, объехал несколько раз Европу, гастролировал в Японии (1953), Южной Америке (1954).
До 1960 года Сигети жил в США, приняв в 1951 году американское подданство. В 1960 году он покидает Америку, чтобы воссоединиться с семьей дочери. Он поселяется в Швейцарии в вилле «Le Crepon» около Кларана.
В последний период своей исполнительской деятельности Сигети тяготеет к крупным монументальным циклам программ. Так, в 1947 году вместе со Шнабелем, Фурнье и Примрозом он играет два цикла, исполнив «всю камерную музыку Шуберта и Брамса», а в 1956 году на университетских площадках США — еще два других цикла. В 1960 году Сигети исполнил новые циклы — 10 сонат Бетховена и цикл сонат Моцарта.
Прекратил концертные выступления музыкант в 1963 году, когда ему исполнился 71 год. Его артистическая деятельность длилась целых 58 лет!
Но и после этого Сигети не утратил творческой активности: он читает лекции, пишет труды, как автобиографические, так и аналитического порядка, занимается педагогикой. Педагогику Сигети рассматривал как «новое продолжение личности». У него учились Мазуко Усиода, Арнольд Штейнгардт, Нелли Готковская, Иосио Унно и др.
Дважды, в 1960-е годы, Сигети был членом жюри Международного конкурса имени Чайковского. «Такого гостеприимства, как в России, не найдешь нигде! — говорил тогда артист. — И что меня особенно поражает и трогает, так это то, что все меня помнят. А ведь прошло так много лет со дня моего последнего приезда в вашу столицу. Значит, не порвались те узы, которые связывают меня с советскими музыкантами».
«Нужно почувствовать и полюбить произведение; нельзя им овладеть, — отмечал Сигети, — если у истока не стоит любовь».
Блок точно уловил самое существенное в игре Сигети: «В творчестве Сигети находит свое воплощение то, что он называет „равновесием между объективностью и субъективностью“ или „идентификацией интерпретатора с намерениями композитора“.
Именно на этих путях Сигети-художник обретает подлинную оригинальность. Он артист нового типа: исполнитель-исследователь, мимо внимания которого ничто не проходит — будь то своеобразный изгиб мелодии или интересная модуляция, ритмическая модификация мотива или характерная стилистическая особенность гармонического оборота. Для него в музыке нет „мелочей“ и нет „деталей“. Все важно. Порой такие детали в интерпретации мастера дают ключ к обобщениям самого широкого эстетического порядка… Так выявлять детали может лишь музыкант, способный объять единым взором все творчество композитора, — художник, которому частности открываются в перспективе целого».
Точное описание манеры игры Сигети дал К. Флеш: «Техника его левой руки заслуживает внимания, если даже временами она несколько тяжеловесна, а при неблагоприятной ситуации даже ненадежна. Чистота его интонации, напротив, Образцова. Его тон и пиано обладают целомудренной красотой, особенно в механической передаче; форте же не всегда свободно от царапающих побочных призвуков, что наблюдается у него также в быстром деташе и прыгающих штрихах…
Для него характерны самостоятельные движения головы при акцентах, вместо распространяющейся на все тело реакции. Как исполнитель он честен, прекрасно сознает и чувствует свою оригинальность. В общем, он производит впечатление значительной личности, которой устарелые технические средства помешали полностью развернуться. Поэтому личное значение Сигети для современной музыкальной жизни я усматриваю не в чисто скрипичной области, а в другом: в образовании программ и в их обновлении, в поисках нового, неизвестного, полузабытого. Он может в этом отношении рассматриваться в известной степени как последователь Иоахима…
Скрипка для него всё — это его мир, в котором и для которого он живет…»

Аватар пользователя
Александр Лешванов
(можно Николаич)
(можно Николаич) 
*
Google Chrome 31.0.165 Google Chrome 31.0.165
Windows XP Windows XP

  50 самых великих исполнителей нашей планеты

Сообщение Разместил Александр Лешванов 29 июн 2015, 06:12

МОРИС МАРЕШАЛЬ /1892-1964/

Морис Марешаль родился 3 октября 1892 года в старинном бургундском городе Дижон в семье небогатого почтового чиновника Ж.Ж. Марешаля. Мать Марта — директор школы, отличалась музыкальностью. Именно она настояла на музыкальном образовании Мориса.
Уже в шесть лет мальчик начал заниматься сольфеджио и игрой на фортепиано в местной консерватории. Но вскоре Мориса заинтересовала виолончель. Мать купила ему небольшой инструмент и определила сына в класс к профессору консерватории виолончелисту М. Аньелле.
Морис уже в десятилетнем возрасте выступал в городском театре Дижона. Газеты с похвалой отозвались о концертанте, единодушно предсказав ему будущее большого артиста.
Сыграв на выпускном экзамене Второй концерт Давыдова, Марешаль покорил слушателей эмоциональностью исполнения, певучестью звучания и уверенностью техники. В мае 1907 года удостоенный первой премии Дижонской консерватории, молодой музыкант отправился в Париж для продолжения музыкального образования.
В столице Франции он поначалу занимался у уроженца Дижона Луи Фойяра. Последний великолепно подготовил Мориса для поступления в парижскую консерваторию.
Марешаля зачислили в виолончельный класс профессора Ж.Л. Леба. Кроме того, он посещал камерный класс Лефевра и оркестровый класс дюка. Немалое влияние на Марешаля оказала игра Пабло Казальса, которого он впервые услышал в студенческие годы.
В девятнадцать лет Марешаль блестяще окончил Парижскую консерваторию, мастерски исполнив первую часть концерта Гайдна, и был удостоен первой премии. Тогда же началась артистическая деятельность виолончелиста. Так, в феврале он выступал в Вердене, где сыграл концерт Лало, пьесы Генделя, Сен-Санса. Один из критиков отметил законченность интерпретации, благородство фразировки и виртуозность техники молодого музыканта.
По окончании консерватории Марешаль занял место второго виолончелиста-солиста в известном оркестре Ламуре. Однако вскоре началась война и, подобно многим другим патриотически настроенным французским музыкантам, Марешаль в 1914 году пошел добровольцем в армию.
Целых четырех года «солдат первого класса» служил в пехоте. В 1918 году Марешаль пострадал под Верденом от газовой атаки немцев и несколько месяцев пролежал в госпитале в родном Дижоне.
Даже находясь на фронте, Марешаль не забывал о музыке и не раз радовал своих однополчан игрой на виолончели, сделанной его сослуживцами. После капитуляции Германии 11 ноября 1918 года Марешаль вступил в концертную группу, которая обслуживала воинские части. Здесь он познакомился с молодой американской чтицей, будущей талантливой писательницей-драматургом Лоис Перкинс. Она станет женой и другом Марешаля.
Вот как она описывает в своих воспоминаниях первое появление французского виолончелиста в салоне небольшого отеля, где происходила репетиция. «Я слушаю Рекса и Мод, репетирующих известную арию из „Самсона и Далилы“. Дверь открывается перед волочащим свой громоздкий инструмент солдатом-виолончелистом, одетым в синюю униформу с нашитыми вокруг плеча ленточками наград и военного креста. Он остался стоять, опираясь о стену; глаза темные, выразительные и задумчивые, черты правильные и тонкие, цвет лица скорее бледный, так как он только вышел из госпиталя, очутившись там после газовой атаки в одном из последних сражений. Он внимательно слушает музыку до конца арии. Секундой позже, когда Рекс представил его нам, он лукаво улыбнулся и сказал по-английски с ужасным французским акцентом и с чувством юмора, напоминая при этом Гавроша: „Извините меня за опоздание. Это вина не моя, а моей виолончели: мы не могли сесть в автобус“. Общий смех сразу же создал очень дружескую атмосферу».
Подлинное возвращение артиста к широкой концертной деятельности случилось в «Концерте Ламуре» 9 ноября 1919 года. Маришаль вдохновенно исполнил с оркестром под управлением К. Шевильяра концерт Лало.
В конце лета 1920 года Марешаль отправился в США, где в небольшой нью-йоркской церкви обвенчался с Перкинс. Вскоре молодожены вернулись во Францию. На протяжении последующих десятилетий Марешали жила в основном в Париже. Лето супруги проводили у родителей Мориса, у которых вблизи Дижона был небольшой виноградник и домик. Марешаль на досуге увлеченно рыбачил и катался на велосипеде. Он знал толк в винах и искусно приготовлял различные блюда.
Однако жизнь Марешаля прежде всего принадлежала музыке. «Музыка занимала большую часть нашего времени. Мы жили для музыки, музыкой и с музыкой», — пишет в своих воспоминаниях его жена.
Исполнительская деятельность Марешаля в 1920-е годы приобретает невиданный размах. В декабре и январе 1921–1922 годов он совершает большое концертное турне по городам Франции — Гренобль, Гавр, Дижон и др. — и дает в различных залах Парижа пять сольных концертов.
Уже в одной из первых французских рецензий, посвященных Мареша-лю, отмечены основные черты его стиля, тогда еще только формировавшегося: сильный и в то же время мягкий, пластичный тон и совершенная техника, полностью подчиненные музыкальной выразительности, а главное, верность интерпретации содержания исполняемого произведения, носящей при этом не механический, а творческий характер.
Примерно с 1922 года у Марешаля обнаруживается особенный интерес и к камерной музыке. В 1922–1927 годах виолончелист является постоянным участником «Трио Казадезюса». В трио кроме него входили Ро-бер и Мариус Казадезюсы.
В 1930-е годы Марешаль составил со своими друзьями — пианистом Жаком Феврие, скрипачом Ивонной Астрюк и альтистом Морисом Вье — квартет, который часто выступал на концертах в известном парижском салоне княгини Полипьяк, многое сделавшей для популяризации новой музыки.
В 1926 году Марешаль отправился за океан. Он выступал в Филадельфии (29 и 30 октября) и затем (2 ноября) в Нью-Йорке. Газеты очень высоко оценили искусство Марешаля, признав его гениальным. Еще через два дня музыкант повторил свою программу с Филадельфийским оркестром под управлением Л. Стоковского в нью-йоркском Карнеги-холл. Успех в Карнеги-холл тогда являлся решающим для дальнейшей карьеры артиста-исполнителя, дебютирующего в США.
После этого выступления нью-йоркский критик отмечал, что «г. Марешаль бесспорно является артистом необыкновенного таланта. Он сыграл прелестную медленную часть баховского концерта с несравненным вкусом, глубоко прочувствованным и восхитительным тоном. Он также проявил свое мастерство в трудной, но очень благодарной сольной партии новинки вечера, представленной Стоковским, Фрески для виолончели с оркестром, которую недавно сочинил А. Капле, назвав ее „Эпифанией“… Это несомненно артист исключительной категории, обладающий непогрешимым вкусом, глубоким чувством, восхитительным звуком».
Состоявшееся следующей же зимой американское турне французского артиста закрепило его славу.
Во второй половине 1920-х годов искусство Марешаля достигает расцвета. География его выступлений еще больше расширяется. Он гастролирует в египетских городах Каире и Александрии, а также Стамбуле и других городах, лежащих за пределами Европы.
Рецензии европейских музыкальных городов полны восторгов. Так, венские газеты писали о триумфе французского артиста, в игре которого подчеркивались высокая музыкальность, пылкость и вдохновенность, богатство тона и техники.
В августе 1931 года Марешаля за заслуги в развитии и популяризации французской музыки удостоили звания кавалера ордена Почетного легиона.
Приведем одну из французских рецензий этого времени: «Морис Марешаль тносится к тем известным виртуозам, которых нельзя слушать без волнения… — писала дижонская газета. — Он всегда остается собой, то есть великим и благородным артистом. Едва его смычок коснется струн, как слушатели уже увлечены. Какая пламенность, какая эмоциональность, какая мощь и в то же время какая мягкость!»
В 1930-е годы Марешаль продолжает гастролировать. Так, в сезоне 1936–1937 годов за сорок дней в ноябре-декабре он дал более тридцати концертов в различных городах Франции, а затем совершил четырехмесячное турне по Советскому Союзу и странам Азии.
С огромным успехом французский виолончелист выступил в Москве, Ленинграде, Харькове и Киеве. Вот одна из московских рецензий 1935 года под названием «Энтузиазм, вызванный французским виолончелистом в Москве». Автор рецензии известный советский музыковед К.А. Кузнецов писал: «Он обладает неподражаемыми французскими качествами: тонкий вкус, безупречное чувство меры, ничего чрезмерного… Стиль его игры поистине классический. Слушая Марешаля, нетрудно составить себе представление о современной виолончельной технике… Сам артист в беседе со мной сказал, что в основном действительно новые условия современной игры на виолончели требуют безграничной скорости в смене позиций. Скорость и, конечно, точность техники левой руки Марешаля выше всякой похвалы. Артист скромно заявляет, что его смычковая техника не представляет собой ничего нового при сравнении ее с техникой старой школы. Но я не разделяю его точки зрения и должен сказать, что он проявляет большое разнообразие новых тонких колористических нюансов, возможное лишь при усовершенствованной смычковой технике. Кроме того, высокой похвалы заслуживает его прекрасный, ровный, мощный в ярких эпизодах тон».
В конце 1930-х годов международные гастроли Марешаля перемежались с его выступлениями в Париже и других городах Франции. Концерты продолжались вплоть до оккупации родины артиста нацистами.
Опасаясь насильственной депортации детей в Германию, Марешаль решил отправить жену, сына и дочь через Испанию и Португалию в США.
Простившись в Барселоне с семьей, он вернулся в Марсель, где до 1942 года работал на радио, принадлежавшем Свободной Франции.
Возвращению Марешаля в Париж способствовало его избрание профессором Парижской консерватории в самом конце 1942 года. 5 декабря Марешаль прибыл в столицу.
Жан Бара, учившийся у Марешаля в военное время, вспоминал: «Нередко он приходил в консерваторию с портфелем более тяжелым и набитым, чем обычно. Вы думаете нотами? Нет! Это было время войны, когда оккупанты довели страну до голода, а этот портфель содержал щедрый завтрак…»
В 1943 году Марешаль возобновляет выступления на парижском радио, вдохновенно исполняя музыку французских композиторов. Великий музыкант был среди тех прогрессивных людей Франции, которые всем сердцем поддерживали Французский комитет национального освобождения.
После победы над фашизмом Марешаль с радостью и вдохновением возобновляет широкую музыкальную деятельность на освобожденной родине. Вскоре же виолончелист начинает гастроли и по зарубежным странам. В 1945 году он концертирует в Бельгии и Англии, в 1946-м — в Бельгии, Англии, Австрии, в 1947-м — в Венгрии и Чехословакии, в 1948-м — в Польше, в 1949-м — в Венгрии и Англии.
Однако все более дает о себе знать болезнь правой руки. Эта болезнь делала невозможной для Марешаля длительную непрерывную игру, которой неизбежно требует сольная программа концертанта. Тем не менее музыкант продолжает эпизодически выступать в симфонических концертах и на радио.
В 1950 году Марешаль был удостоен звания офицера Почетного легиона. Сообщая об этом, журнал, издававшийся в Дижоне, писал: «Этим новым отличием воздается должное достоинствам человека, посвятившего свою жизнь музыкальному искусству и энтузиазму, который вызывали во всем мире его концерты, способствовавшие славе его страны».
По-видимому, последним выступлением Марешаля явилось его исполнение в Париже в сентябре 1956 года посвященного ему концерта Буске. В финале концерта музыкант сыграл свою каденцию.
Все более и более отдаваясь педагогической деятельности, Марешаль в 1950-е годы и в начале 1960-х продолжал эпизодически выступать по радио как солист и в ансамблях.
В январе 1964 года маэстро перенес тяжелую операцию, а 19 апреля того же года Марешаль скончался.
В своем вступительном слове Р. Гоффман сказал: «Великий виолончелист Морис Марешаль покинул нас немногим более года тому назад, 19 апреля 1964 года. В эпоху, когда международного класса виртуозов было меньше чем теперь, Морис Марешаль явился одним из первых, кто сделал этот инструмент известным в мире.
Вместе со своим другом Казальсом он успешно содействовал утверждению его как сольного инструмента».
«Морис Марешаль был удивительной личностью и одним из самых больших виолончелистов, — вспоминал Жозеф Кальве. — Кто когда-либо слышал его игру, никогда не сможет ее забыть, особенно в концерте Шумана, в исполнении которого он был несравненен.
Морис Марешаль был исключительно одарен. Он не относился к тем музыкантам, которые занимаются с утра до ночи; вместе с тем техника его отвечала самым высоким требованиям. Он чувствовал музыку и обладал способностью выражать все, что чувствовал… Свет и тени, которые он извлекал из своего инструмента, были удивительны… Он уважал стиль каждого произведения и находил для него соответствующее воплощение…»

Аватар пользователя
Александр Лешванов
(можно Николаич)
(можно Николаич) 
*
Google Chrome 31.0.165 Google Chrome 31.0.165
Windows XP Windows XP

  50 самых великих исполнителей нашей планеты

Сообщение Разместил Александр Лешванов 29 июн 2015, 06:13

АНДРЕС СЕГОВИЯ /1896-1987/

Андрее Сеговия родился 21 февраля 1896 года в Линаресе. Через несколько дней после его рождения семья переехала в городок Хаене, близ Кордовы (Андалузия).
«Однажды в наш дом пришел гитарист фламенко, — вспоминает Сеговия. — Когда он начал играть красивые народные мелодии, я был захвачен.
„Хочешь научиться играть?“ — спросил он. Я кивнул в знак согласия».
Полтора месяца гитарист прожил рядом с Андресито. За это время мальчик научился играть на гитаре. Когда Андресито было шесть лет, он вместе с дядей и тетей переехал в Гранаду.
В 1910 году в «Артистическом центре» Гранады состоялся первый публичный концерт Андреса. Его организовали друзья молодого гитариста.
В своей «Автобиографии» Сеговия рассказывает: «Первый в моей жизни концерт. Какое волнение! У меня тряслись поджилки при мысли появиться на публике. Однако одна встреча помогла забыть о страхе. По дороге на сцену (гитару нес мой друг) ко мне подошел старый флейтист:
— Вы знакомы с гитаристом, который будет сейчас играть?
Я улыбнулся и сказал:
— Хорошо знаком: мы близкие друзья.
— Он талантлив?
— Вовсе нет. Сейчас вы сами услышите.
Он был удивлен моей недоброй характеристикой близкого друга и спросил:
— Вы завидуете ему? — И с неприязнью отвернувшись от меня, он вошел в зал.
Но после концерта флейтист пришел обнять меня и сказал:
— Действительно, ваш друг заслуживает одновременно и мои поздравления и вашу зависть».
Юный музыкант отправился в концертное турне по Испании. Он с успехом выступал во многих залах Барселоны. Но мечтал выступить в крупнейшем зале столицы Каталонии — Палау. Наконец, 12 марта 1916 года состоялся концерт Сеговии во Дворце каталонской камерной музыки.
«Мне трудно описать, — вспоминает он, — высмеивания и осуждения, вызванные сообщениями о моем концерте в Палау. Одни считали, что самоуверенность свела меня с ума, другие радовались при мысли о приближении моего провала в огромном зале».
Сеговия понимал, что от концерта в Палау будет зависеть многое и в его карьере, и в судьбе инструмента.
«Слушатели были поражены и захвачены красотой звучания гитары, — пишет М.А. Вайсборд. — В зале царила та тишина, которую впоследствии назовут „сеговиевской“ и которая была своеобразным „усилителем“ гитары. Это было чудом, сотворенным волшебными руками. Это была победа нового мышления. Это была победа художника, который смело шел навстречу трудностям. Чувства барселонцов кратко и емко выразил известный писатель Эухенио д'Орс в автографе на подаренной книге „La buen Plantada“: „Волшебнику Сеговии“.
С каждым концертом имя Сеговии становилось все более популярным во всей Испании. Конечно, далеко не сразу местные руководители открывали гитаре двери концертных залов. И все же отношение к гитаре — солирующему инструменту — заметно менялось. Значительным шагом в этом направлении стали концерты Андреса в огромном зале мадридского театра „La Comedia“ и три концерта в Гранаде во Дворце Альгамбры в июне 1917 года».
Успешными были и две гастрольные поездки в Южную Америку в 1919 и 1921 годах. «Пионером гитары» назвал Сеговию журнал «El Hogar» после выступления в Буэнос-Айресе.
Концерты Сеговии в 1924 году в Германии, Австрии и Франции снискали ему славу первоклассного виртуоза.
«В апреле 1924 года, — вспоминает Сеговия, — я приехал в столицу Франции. Париж меня очаровал. Больше времени я проводил в созерцании города, чем в занятиях. Без конца бродил по улицам, площадям, паркам, знакомился с музеями, памятниками архитектуры, церквями. Обошел выставки. Посещал концерты. Наслаждался игрой красок вечернего Парижа в Люксембургском парке или в кафе на Елисейских полях».
Французская пресса широко комментировала выступления Сеговии. Вот отклик известного музыковеда Марка Пеншерля: «Слишком много музыки. Но лишь для одной ее небольшой части следовало бы сделать исключение. Я имею в виду простую гитару, которая часами держит во власти своего очарования самых искушенных музыкантов. В консерватории, в „La Revue Musical“, в аудиториях, в которых можно было встретить и самых крупных представителей современной музыки, Андрее Сеговия, чье имя несколькими неделями ранее нам было едва знакомо, вызывал восхищение. Подобный прием оказали в свое время здесь и Мигелю Льобету, такому необычному для тех, кто привык к пошлости и банальное-ти исполнителей серенад. Потом приезжали другие. Но никто не сумел так, как Сеговия, обновить и обогатить впечатления, вызванные Льобетом».
Отмечая безупречность игры Сеговии, богатство красочной палитры его гитары, критик подчеркивал, что достигнутый им технический уровень «ранее мы назвали бы невозможным» и что гитарист «превосходит своих предшественников тем, что все эти качества подчинены у него поразительному чувству стиля».
Такой же восторженный прием ожидал Сеговию и в Англии в 1925 году.
После концертов в Берлине в 1926 году журнал «Die Gitarre» писал: «Андрее Сеговия — исполнитель высочайшего ранга, которого следует поставить в одном ряду с Крейслером или Шнабелем». Еще через год тот же журнал констатировал: «Выступление Андреса Сеговии в концертном зале — событие огромного значения».
С первого же выступления Сеговия очаровал и датскую публику. Газета «Politiken» писала: «Молодой испанец — это действительно явление, соответствующее тому, что о нем говорят. Мы никогда не слышали артиста, сравнимого с ним. Невероятная виртуозность. Огромный вкус, свидетельствующий о высокой музыкальной культуре, Сеговия превратил гитару в инструмент, который раскрывает глубины исполняемых сочинений в большей степени, чем это можно было предположить».
В 1928 году Сеговия впервые выступил в Нью-Йорке: «Вчера днем на сцену Town Hall вышел полноватый молодой человек, сел близко к ее краю, поставил ногу на маленькую деревянную скамеечку и очаровал переполненный зал. Это был один из самых необычных и захватывающих концертов, которые когда-либо происходили в этом зале Нью-Йорка. Сеговия сделал гитару инструментом, о котором говорят на одном дыхании с клавесином Ландовской, виолончелью Казальса, скрипкой Хейфе-ца и фортепиано Гизекинга».
Дав пять концертов в Нью-Йорке, Сеговия выступил и в других городах США.
В 1929 году состоялись выступления Сеговии в Японии. Местный критик Такахаси после концертов в Токио и Кобе писал: «Сеговия не принадлежит к исполнителям, стремящимся продемонстрировать публике свою технику. Это — вдохновенный музыкант… Слушая Сеговию, я впервые понял справедливость слов Бетховена о том, что гитара, в сущности, — это оркестр. Мир, создаваемый Сеговией, — прекрасный мир поэзии и легенд».
В конце февраля 1926 года гитарист побывал в Москве. Его первый концерт, состоявшийся 2 марта в Малом зале Московской консерватории, вызвал громадный интерес не только у гитаристов, но и у широкой публики и у музыкантов других специальностей.
Вот что писал о Сеговии известный музыкальный критик Б.В. Асафьев: «Культура игры на гитаре в Испании давняя, старинная, и корни ее уходят в далекое романтическое прошлое. Представитель этой культуры — Сеговия — прежде всего серьезный и строгий музыкант. Его исполнение никак нельзя упрекнуть в дешевом щегольстве и виртуозничестве дурного тона. Слушать его — своеобразное наслаждение: благородство звука, ритм, интенсивнейшая сдержанность исполнения, исключительная четкость и чистота интонаций (флажолеты просто изумляют!), безупречность вкуса, утонченное, не показное мастерство и, конечно, сказочное богатство динамических и колористических оттенков — вот что особенно и главным образом привлекает в феерической игре Сеговии, в игре столь необычной у нас, где искусство это так опошлилось. Сеговия ни на один момент не упускает из виду пластики формы: он красиво и последовательно подчеркивает конструктивные детали, блестяще расцвечивает основную мелодическую линию пышными узорами или развивает ее хрупким, как утонченная резьба, орнаментом. А за всеми этими качествами виртуоза пламенится глубокое чувство, согревающее звук (золотистый, сочный и нежный, но не изнеженный) и жизненно его ритмующее. Среди исполненных сочинений не было неудачно сыгранных. Интересно прозвучали скомпанованная из разных сочинений Баха сюита, пьесы Сора, знаменитого в свое время виртуоза на гитаре, и ряд испанских танцев, среди которых мне особенно понравилось фанданго современного испанского талантливого композитора Турины».
Сеговия приезжал в нашу страну несколько раз и всегда вызывал восхищение своим мастерством.
«Исполнение Сеговии было лишено аффектации, — пишет Б.Л. Вольман. — Он не форсировал звука, достигая больших динамических нарастаний за счет умелого применения градаций звучности, исходя из тончайшего пианиссимо. Стиль его игры можно назвать академическим в самом положительном смысле. Техника у Сеговии отступала на задний план, способствуя выявлению музыкального содержания произведено. Игра его поражала художественной тонкостью отделки „Вот у кого нужно учиться фразировать!“ — заметил по поводу исполнения Сеговии профессор Ленинградской консерватории пианист Л.В. Николаев. Чистота его игры была безупречна. С легкостью он преодолевал любые технические трудности. Флажолеты, глиссандо, выразительное вибрато, разнообразие стаккато и легато — всем этим Сеговия владел в совершенстве».
Своей последующей деятельностью Сеговия более, чем кто-либо из гитаристов, до него выступавших на концертной эстраде, подтвердил художественную значимость гитары. Избрав постоянным местом жительства Уругвай, Сеговия разъезжал с концертами по всем странам, повсюду вызывая восхищение своей игрой на гитаре. Его стали расценивать уже не как гитариста, удивлявшего слушателей мастерством исполнения на необычном для эстрады инструменте, а как одного из крупнейших музыкантов современности.
Он объездил множество стран, выступая чуть не ежедневно, а в крупных городах США иногда и по 3–4 раза в день. Если на карте мира точками отметить города, где выступал Сеговия, то эти точки густо покроют всю Европу, протянутся вдоль Северной и Южной Америки, соединят север Африки с Малой и Юго-Восточной Азией и с Австралией. Но главное, конечно, не в количестве городов и стран, а в том, что его искусство затронуло сердца миллионов слушателей.
«Чудо, имя которому Сеговия» — так назвал свою статью американский журнал «Guitar Review» в 1947 году. «Мастер-волшебник» — так оценил искусство Сеговии рецензент, нью-йоркской газеты «Times» в 1959 году. А вот свидетельство о завоевании еще одного континента: «Сеговия очаровал Мельбурн» — так озаглавил одну из статей, посвященных гастролям Сеговии в Австралии, журнал «Music and Musicians» (1961).
В связи с постоянными разъездами Сеговия не мог уделять много времени педагогической деятельности. Но его класс гитаристов-исполнителей в Академии Киджи в итальянском городе Сьене приобрел международную известность и популярность. Среди учеников Сеговии: Джон Вильяме и Джулиан Брим из Англии, Хосе Томас из Испании, Гильермо Фиеренс из Бельгии, Хесус Сильва из Мексики, Оскар Гильи из Италии, Йован Йовичич из Югославии, Алирио Диас из Венесуэлы, Кристофер Паркенинг из США, Хосе Рей де ла Торре с Кубы, Карлос Барбоса Лима из Бразилии.
Поразительно, но свой артистический магнетизм Сеговия сохранил и после 80 лет. Характеризуя игру 82-летнего артиста в трехтысячном «The Festival Hall» в Лондоне, композитор Джон Дуарте не смог скрыть своего восторга: «Я не могу припомнить другого случая, когда такое огромное число людей с затаенным дыханием нимали волшебным звукам музыки».
Незадолго до своего девяностолетия, 28 апреля 1982 года, Андрее Сеговия, собираясь на гастроли в Японии, писал М.А. Вайсборду: «Более шести месяцев в году я нахожусь вне дома: концертирую в разных странах, встречаюсь со слушателями, принимаю старых друзей, посещаю приемы и выкраиваю четыре или пять священных часов для ежедневных занятий». Действительно, трудно найти другого артиста, который бы так долго сохранял творческое долголетие.
Умер Сеговия в 1987 году.

Аватар пользователя
Александр Лешванов
(можно Николаич)
(можно Николаич) 
*
Google Chrome 31.0.165 Google Chrome 31.0.165
Windows XP Windows XP

  50 самых великих исполнителей нашей планеты

Сообщение Разместил Александр Лешванов 29 июн 2015, 06:13

ЯША ХЕЙФЕЦ /1901-1989/

В начале 1914 года, за несколько месяцев до начала Первой мировой войны, американский скрипач Альберт Сполдинг случайно встретил своего знаменитого коллегу Фрица Крейслера, находившегося в зените славы. Последний выглядел несколько подавленным и признался, что подумывает о завершении артистической карьеры. Американец был чрезвычайно удивлен: ведь Крейслер считался в ту пору первым скрипачом мира и еще не достиг и сорока лет. На вопрос, что побудило его к таким размышлениям, Крейслер рассказал, что недавно побывал в России и присутствовал на классном вечере Леопольда Ауэра в Петроградской консерватории. Среди многих талантливых ребятишек особенно поразил его тринадцатилетний мальчик: его игра показалась Крейслеру столь совершенной, что всем остальным скрипачам на этом фоне попросту больше нечего было делать.
Конечно, история эта, ставшая легендой, не лишена преувеличений, тем более что и Крейслер еще долго после этого радовал своих почитателей, и другие скрипачи разных поколений отнюдь не остались без работы. И все же чутье не обмануло великого артиста: тот мальчик, которого звали Яша Хейфец, действительно вырос в несравненного артиста, по мнению многих, — крупнейшего в нашем столетии.
Иосиф (Яша) Хейфец родился 20 января 1901 года в Вильно. Первые уроки на скрипке получил в возрасте трех лет у своего отца, Рувима Хейфеца — выходца из города Пулавы (Польша), скрипача-самоучки, игравшего на свадьбах. С четырех лет начались занятия под руководством одного из лучших скрипачей и педагогов города И. Малкина, ученика Ауэра, преподававшего в Виленском музыкальном училище Русского музыкального общества. Дарование Хейфеца стремительно развивалось. Уже в 1906 году он впервые выступил на выставке «Искусство в жизни детей», а 7 декабря исполнил на вечере училища «Пасторальную фантазию» Зингеле и 12 декабря — «Арию с вариациями» Берио. В 1908 году он играл «Балладу и Полонез» Вьетана, и слушавший его Ауэр высоко оценил игру юного скрипача. В следующем году Яша исполнил в Ковно с оркестром концерт Мендельсона. В том же году он окончил музыкальное училище.
Большую помощь в обучении Хейфеца оказало виленское Еврейское общество. Оно же дало средства для переезда семьи в Петербург и поступления юноши в 1910 году в Петербургскую консерваторию в класс Ауэра.
Первый год Хейфец занимался с ассистентом Ауэра — И. Налбандяном, затем перешел в класс профессора. 17 апреля 1911 года состоялся дебют Хейфеца в Малом зале консерватории. Этот же концерт был сыгран в середине мая в Павловском вокзале.
Вскоре последовали концерты в Одессе, а также в Варшаве и Лодзи. В том же году вышла первая пластинка с записью игры десятилетнего артиста — «Пчелки» Шуберта и «Юморески» Дворжака.
Начало мировой славы Хейфеца положили семь концертов в Берлине, где он выступал с оркестром Берлинской филармонии под управлением В. Сафонова и А. Никиша. Еще восемь концертов состоялись в других городах Германии — Дрездене, Гамбурге, а также в Праге. Несмотря на то, что Хейфец играл на 3/4 скрипке, он поражал слушателей полным звучанием необычайной красоты и выразительности, блистательной виртуозностью и легкостью исполнения, энергией и безупречным вкусом. Критика уже тогда отмечала его серьезные достижения в области интерпретации. Лето 1912 года Яша провел вместе с Ауэром в местечке Лошвиц (близ Дрездена), где исполнил вместе с Зейделем Двойной концерт Баха. Немецкая критика назвала Хейфеца «Ангелом скрипки». 4 ноября в Грюнвальде игра молодого музыканта была запечатлена на фонографических валиках (хранятся в Пушкинском Доме в Петербурге). В том же году состоялось его выступление в Варшаве на Выставке художников. В 1913 году — в Москве, Вильно, Лейпциге и Вене. 21 января следующего года он впервые играл в Петербурге концерт Глазунова под управлением автора.
Эти годы вся семья Хейфецов (у них были еще две дочери, одна из которых занималась на фортепиано в Петербургской консерватории) жила на гонорары Яши. Ауэр поощрял выступления мальчика, считая, что они ему не повредят, ибо он уже был, по его мнению, сформировавшимся артистом. В Германии семью застало начало Первой мировой войны. Юному скрипачу предложили дать концерты в пользу раненых немецких солдат, но тот отказался. Тогда члены семьи Хейфецов были объявлены пленными и лишь через четыре месяца им удалось вернуться домой.
В 1915 году Хейфиц неоднократно выступал в Петрограде. Он был уже признанный виртуоз, поражавший совершенством игры, безукоризненностью стиля. Лето 1916 года Хейфец провел вместе с Ауэром в Норвегии. Американский импресарио, покоренный его игрой, подписал с юным скрипачом контракт на выступления в следующем году в США.
В 1917 году Хейфец давал концерты в Петрограде и Саратове. Последний раз он играл в Петрограде на Концерте-митинге эсеров, где выступал А. Керенский. Путь в Америку из-за войны пролегал через Сибирь. 8 июля семья Хейфецов (кроме дочерей) отплыла на пароходе из Владивостока в Японию, а оттуда в Америку.
27 октября Хейфец с невероятным успехом дебютировал в Карнеги-холл. Критика отмечала, что «большая аудитория включала всех профессиональных скрипачей, находящихся в радиусе 200 миль», что искусство Хейфеца «переходит границы возможного», что это — «светящееся пророчество», что Хейфец — «настоящий гений», «концентрация высших скрипичных и музыкальных качеств», что его игра — «проникновенная красота».
Действительно, главное качество, которое характеризует Хейфеца, — совершенство во всем. Совершенен был его неповторимый звук, необыкновенна была беглость самых трудных пассажей, проникновенна кантилена, захватывающая даже самые черствые сердца, удивительна взрывчатость кульминаций. Словом, это был «Паганини XX века». Хейфиц стал «идолом американской публики» и за год дал только в Нью-Йорке более тридцати концертов. Его искусство было запечатлено на десяти пластинках. В следующем году появилось еще девять записей. Все они запечатлели игру на скрипке Тонони, на которой Хейфец играл с тринадцати лет.
На одном из первых концертов к нему подошел один человек и предложил Яше играть на принадлежащей этому человеку скрипке Страдивари, и Хейфец с готовностью согласился. Через два года Хейфец выкупил скрипку у того человека, не пожелавшего назвать свое имя, за хорошую цену. Со временем он купил себе еще одного Страдивари, а перед войной дополнил свой скрипичный парк еще и скрипкой Гварнери. Эти три скрипки и служили Хейфецу до конца его карьеры, хотя периодически он играл и на других скрипках. Например, в акустической лаборатории Гарвардского университета он издавал длинные однотонные звуки на всех трех скрипках и на многих других инструментах, например, на скрипке, купленной в магазине за 5 долларов. Ученые не нашли различия в звучаниях тонов и обертонов.
Яша быстро американизировался, говорил без акцента, водил шикарный спортивный автомобиль, играл в теннис и пинг-понг, а вскоре обзавелся и моторной лодкой.
Вообще этот период жизни был похож на запоздалое детство — нормальное детство у него было отнято вундеркинд-ской карьерой.
Это не могло не отразиться на самодисциплине скрипача, на качестве исполнения.
Он пишет в автобиографии: «Пришло время, когда отсутствие дисциплины в практике настигло меня. В 1921 году после одного из концертов в Нью-Йорке музыкальный критик из „Нью-Йорк таймса“ У. Дж. Гендерсон поместил критическую рецензию. Он написал, что я уронил себя во мнении публики и в его мнении и что я должен следить за собой, что недостаточно играть пьесу — нужно думать о ней. Что у меня есть долг по отношению к себе и к музыке, который никогда не будет оплачен. Я знал, что этот человек желает мне добра: описанное было для меня чувствительным ударом, ибо это была правда. Я начал серьезно практиковаться, я изменил своей юношеской экстравагантности. Я буду всегда благодарен Гендерсону. Он выбил из меня дурь и наставил меня на истинный путь.
Критики могут временами делать полезные вещи. Он умер несколько лет назад, и я буду всегда сожалеть, что не встретился с ним». По-видимому, нужно быть незаурядной личностью, чтобы воспринять такой урок и так написать о нем.
В 1925 году Хейфец принял американское гражданство, а в 1929 году Хейфец женился на известной американской кинозвезде Флоренс Apта (до этого бывшей замужем за выдающимся американским кинорежиссер ром Кингом Видором). В следующем году у них родилась дочь Жозефа (ставшая впоследствии пианисткой и композитором, занималась в Париже у Д. Мийо), а в 1932 году — сын Роберт.
В конце 1930-х годов скрипач утверждал, что уже четыре раза совершил кругосветное путешествие, а по протяженности маршрутов дважды добрался до Луны. В 1920 году он впервые выступил в Лондоне, в следующем году совершил большое турне по Австралии. В 1922, 1924, 1925 годах снова давал концерты в Англии, в 1923 году состоялось его длительное турне по Востоку. В 1926 году прошли его гастроли по странам Южной Америки и Ближнего Востока. Он играл с лучшими оркестрами мира и получал наивысшие гонорары среди исполнителей. В 1933 году состоялась премьера Второго скрипичного концерта М. Кастельнуово-Тедеско «Пророк», посвященного Хейфецу. Оркестром Нью-Йоркской филармонии дирижировал А. Тосканини, высоко ценивший талант скрипача.
Хейфец всегда держался осторожно, в том числе и в политических вопросах. Это позволило ему сохранить неплохие отношения с советским режимом. Он не считался белоэмигрантом или невозвращенцем и был, наряду со Зворыкиным, одним из немногих, которые посетили СССР в первую советско-американскую оттепель в 1934 году. Проезжая через фашистскую Германию, он отказался там выступать. Шесть концертов артиста в Москве и Ленинграде, выступления перед студентами консерваторий (где он также отвечал на вопросы) прошли с огромным успехом. Его игра во многом перевернула устоявшиеся представления и оказала заметное влияние на исполнительство и педагогику.
Тогда известный критик М. Сокольский писал: «Что больше всего поражает в игре Хейфеца? Это его техника, огромнейшее, вызывающее восхищение виртуозное мастерство. Техника эта чрезвычайно разнообразна, математически выверена и ровна. Тон его изумительно сильный, насыщенный, глубокий. Хейфец не знает в своем искусстве непреодолимых трудностей Легкость, с которой он побеждает все технические препятствия, покоряет. Причем непринужденность и свобода мастерства Хейфеца, правда, несколько холодного и строгого, таковы, что подчас могут ввести даже в заблуждение: непосвященный слушатель может и впрямь поверить, что то, что исполняет Хейфец, легко и просто. Но нужно действительно знать, какие, например, исключительные трудности представляет для скрипача 24-й каприс Паганини, чтобы полностью оценить то совершенно ослепительное, баснословное мастерство, с каким он исполняет это произведение».
В 1938 году Хейфец снялся в игровом фильме «Shall Play Musik», где играл самого себя. Это — первая видеозапись игры великого артиста. В 1939 году скрипач впервые исполнил посвященный ему концерт Уолтона.
В 1940 году он купил дом в Беверли-Хиллз, а также небольшой домик неподалеку в местечке Малибу на берегу океана. В том же году начал преподавательскую деятельность в университете Южной Калифорнии, концертировал в Южной Америке. Во время Второй мировой войны Хейфец вместе с Рахманиновым, Пановым, Андерсен, Пирсом и другими музыкантами много выступал в госпиталях и перед солдатами.
В 1945 году Хейфец развелся с женой, а в начале 1947 года женился на Френсис Шпигельберг. В следующем году у них родился сын Иосиф. К 1950 году относятся съемки фильма о Хейфеце — встреча со студентами Калифорнийского университета.
Вторая оттепель в советско-американских отношениях, пришедшаяся на 1950-е годы, обошлась без Хейфеца: его политические привязанности тогда уже целиком принадлежали Израилю. В значительной мере на его средства были построены концертный зал и консерватория в Хайфе.
Хейфец был разносторонне развитым музыкантом. Он прекрасно играл на рояле, нередко аккомпанировал в классе Ауэра своим товарищам, одно время работал дирижером «Метрополитен Опера» в Нью-Йорке, писал музыку к некоторым кинофильмам.
Хейфец был веселым человеком, как говорится, «душой компании». Он основательно обогатил не только библиотеку музыкальных записей, Но и околомузыкальный фольклор.
Однажды советские музыканты спросили его, какого он мнения о Давиде Ойстрахе.
— Это безусловно лучший советский скрипач и второй номер среди скрипачей мира, — последовал ответ.
— Кто же первый? — возник естественный вопрос.
— Ну, первых много.
Наряду с классическим скрипичным репертуаром Хейфец включал в концерты много популярных мелодий. В кругу друзей не брезговал аккордеоном. И даже сочинил популярную в свое время песенку «Когда ты занимаешься со мной любовью» — сначала под псевдонимом, но потом не выдержал и раскрыл авторство, к ужасу многих обожающих его филармонических старушек.
Постепенно Хейфец сокращал свои гастроли. Большим событием стало исполнение Хейфецом концерта Бетховена 9 декабря 1959 года в ООН, вовремя одного из юбилеев организации. В 1962 году Хейфец развелся и со, второй женой и еще более сократил число своих сольных концертов — в этот год он выступил всего шесть раз. Зато записал много камерной музыки с Г. Пятигорским, пианистом Л. Пеннарио и другими артистами. В 1968 году он практически прекратил выступления. В интервью Хейфец говорил: «Я исчерпал свою долю гастролей. У меня больше нет интереса к этой карьере». Последние выступления Хейфеца, запечатленные на пленке, состоялись в 1970 году. В 1972 году Хейфец дал прощальный концерт в Лос-Анджелесе. Еще через три года маэстро перенес операцию плеча, что, лишило его возможности играть.
Хейфец скончался в Беверли-Хиллз 16 октября 1987 года.
Бесспорно, Хейфец оказал огромное воздействие на развитие скрипичного искусства нашего времени. Даже в чисто техническом плане: он одним из первых отказался от приема портаменто, добившись уникальной слитности звучания, поднял на новый уровень совершенства виртуозную сторону искусства.
Хейфецу в определенной мере были свойственны романтические традиции скрипичного исполнительства, идущие от Венявского, русской школы, связанные с повышенным эмоциональным тонусом, патетикой, драматизацией образов, усилением контрастов. чем-то его искусство перекликается и с декламационной манерой, свойственной русским певцам, в первую очередь Ф. Шаляпину. В то же время в манере игры Хейфеца отчетливо проявлялось интеллектуальное начало, предельное внимание к воплощению целостной формы сочинения. Его по праву называли «Императором скрипки».

Аватар пользователя
Александр Лешванов
(можно Николаич)
(можно Николаич) 
*
Google Chrome 31.0.165 Google Chrome 31.0.165
Windows XP Windows XP
Предыдущая страница
Следующая страница

Вернуться в Для меломанов, певцов, авторов и фанатов любых жанров



 • Блок вывода аналогичных по названию других тем нашего форума • 

HTML5 Validated Счетчик ИКС Яндекс.Метрика
cron